Париж: анатомия великого города

Ситуация в стране переменилась практически за одну ночь. Впервые в истории Европы была были законодательно закреплены сорокачасовая рабочая неделя и оплачиваемый отпуск. Наконец-то рабочие почувствовали, что власть находится в их собственных руках. Беда заключалась в том, что они не понимали, чем именно обладают. Единственным инструментом, которым пролетариат пользовался умело и с удовольствием, были стачки. Всего через несколько недель после победы Народного фронта по стране прокатилась волна забастовок, остановившая ряд важных военных и гражданских заводов и угрожавшая причинить экономике больше вреда, чем смог бы сделать своими распоряжениями любой бездарный министр. Стачки проходили часто в обстановке пролетарского праздника и пьянства и не прекратились, даже когда правительство согласилось выполнить отдельные требования бастующих, а Морис Торез попросил своих приверженцев прекратить саботаж.

Однако эти беспорядки были вполне безобидными — рабочие на демонстрациях вместо «Интернационала» пели популярные песенки, например «Auprès de ma blonde» («Рядом с моей блондиночкой»), — забастовки были, скорее, новым видом развлечений. В памяти горожан времена Народного фронта связаны с велосипедными прогулками за город, поездками на побережье, огромными толпами болельщиков на футбольных матчах, воскресными пикниками, флиртом, а также — с чувством гордости за свое рабочее происхождение. В магазинах появились новые продукты, к примеру, масло для загара «l'Огёаl» или апельсиновая газировка «Orangina»: товары, ранее доступные только состоятельным французам, стали предметами массового спроса. Париж считали таким же пролетарским городом, как Москва.

Конечно, это была лишь иллюзия. Прошло совсем немного времени, и инфляция поползла вверх, заработки — вниз, а требования пролетариата обернулись против него самого. Правая пресса, всегда готовая бить в набат из-за «красного террора» в Париже, начала публиковать карикатуры на рабочих, где они насилуют богатых старушек, пользуясь своими «правами». Страх вновь стал лейтмотивом повседневной жизни города. Когда Франко осадил Мадрид, по Парижу поползли слухи о том, что де ла Рок также готовит захват города. Антисемиты, травившие Ставиского, теперь набросились на открыто поддержавшего Дрейфуса Блюма, к тому же еврея, и обвинили его в том, что он вместе с тайными сообщниками, «смертельно опасными» англичанами, якобы планировал погубить Францию. Бульварная пресса публиковала невероятные слухи, которые никто не опровергал из страха оказаться жертвой нападок. Газеты выступали с самыми дикими предсказаниями ужасного будущего, в котором так или иначе Франции предстояло погибнуть навсегда.

Между тем парижанам хотелось жить и радоваться жизни. Несмотря на рост безработицы и снижение уровня заработной платы, бары, кабаре и рестораны были полны народа. В те же годы стало модным ходить в кино, не только из-за развития французского и американского кинематографа, но также из-за того, сумрак новых элегантных кинотеатров на бульварах скрывал эротические удовольствия, как вполне допустимые, так и предосудительные. Парижане желали веселиться и щекотать нервы, так что творения Голливуда, от Фреда Астера до Диснея и братьев Маркс, всегда пользовались успехом. А затем и французские фильмы, такие как «Пепе ле Моко» Жюльена Дювивьера или «Отель дю Нор» и «Набережная туманов» Марселя Карне, составили достойную конкуренцию голливудской продукции как популярностью, так и содержательностью.

Характерной чертой французского кино было сентиментальное отношение к Парижу, городу, который, как думали горожане, ускользает от них, уходит в прошлое. Слезы умиления вызывала песня «Где они?» — гимн старому Парижу от всего сердца пела Фреель для парижского гангстера Пепе, бежавшего в Алжир и тоскующего по дому (этого героя сыграл Жан Габен). Зрители смеялись до колик, узнавая себя в образе героини Арлетти из фильма «Отель дю Нор», вышедшей из рабочей среды парижанки (нечто среднее между молодой Барбарой Виндзор и Твигги). Арлетти с возмущением отвергает предложение своего любовника переехать за город ради «атмосферы», произнося знаменитую фразу, ставшую частью парижского фольклора: «Атмосфера? Атмосфера? Слушай, дружок, я что, похожа на девочку, которую интересует атмосфера?»

Больше других спорили о шедевре Жана Ренуара «Великая иллюзия», антивоенной притче, претерпевшей от цензуры. Фильм шел при полных залах, расчувствовавшиеся зрители хором подпевали во время эпизода, когда заключенные исполняют «Марсельезу». Прискорбно только, что многие, подпевая, отдавали фашистский салют.

«Поднимающаяся волна убийств»