Париж никогда тебя не оставит

– Благодаря вам, – добавляет она, прежде чем успевает себя остановить. Он улыбается, и она понимает, что опять поддалась. Он вынудил ее быть вежливой. Больше чем вежливой – благодарной, дружелюбной, в долгу перед ним.

Он ставит черный чемоданчик рядом с кассой, начинает выкладывать на стойку продукты. Буханка хлеба, кусок сыра. Они уже несколько месяцев не видели сыра. Он все еще достает еду, когда над дверью звякает колокольчик. Шарлотт поворачивается на звук и сразу узнает вошедшего. В лавке этот человек появляется редко, но ей приходится видеть его на улице, или в других магазинах, или когда он играет в карты с консьержкой у них в подъезде. Они с консьержкой большие друзья. Каждый раз, сталкиваясь с ним, Шарлотт вынуждает себя не отводить глаза. Этот мужчина был ранен на прошлой войне, и, поскольку он стоял в траншее так, что неприкрытой оставалась только голова, огонь полностью уничтожил его лицо. Пластические хирурги проделали неплохую работу, и теперь у него новое лицо. Издалека он выглядит почти нормальным. Вблизи вызывает ужас. Его новое лицо застывшее и неподвижное, будто из воска. Оно не способно выразить ни печали, ни радости, ни гнева, ни нежности. С неделю назад Шарлотт видела его на улице, он яростно обличал какую-то девушку, сказавшую «спасибо» немецкому солдату, – тот поднял конверт, который она обронила. Яростный патриотизм этого мужчины и его неукротимая ненависть по отношению к немцам были понятны, если учесть, что они с ним сделали, но этот контраст между неистовым гневом и бесстрастным выражением на неподвижном лице делал его похожим на какую-то страшную механическую куклу, способную на разрушения, но не подчиняющуюся какому-либо здравому смыслу.

Шарлотт снова поворачивается к немецкому офицеру. Продуктов на стойке больше нет. Немец стоит в дальнем углу с раскрытой книгой в руках, черный докторский чемоданчик у его ног.

Тот человек начинает бродить по магазину, берет с полки то одну, то другую книгу, затем ставит не на место: он пристально смотрит на нее, потом на немецкого офицера, потом опять на нее. Наконец он уходит.

Офицер подхватывает с пола свой чемоданчик, пересекает лавку, передает ей.

– Поставьте продукты в заднюю комнату, где их никто не увидит.

Когда это у них успела появиться общая тайна?

* * *

В следующий раз, несколько дней спустя, она спрашивает его о Симон. По выражению его лица становится понятно, что справки он навел, но ничего не собирался ей рассказывать, пока она не спросит сама.

– Она в Дранси. Ее забрали двое полицейских – жандармы, не немцы – сначала в участок на рю де Греффюль, а потом переправили в немецкое учреждение на допрос. Видимо, все прошло неплохо. Ее бы уже освободили, если бы не ее звезда.

– Что же не так с ее звездой?

– Она была не пришита, а держалась на кнопках.

– Но Симон специально сделала так, чтобы можно было носить звезду на платье, и на кофте, и на пальто. Она никогда не выходила без нее.

– По правилам звезда должна быть пришита на одежду.

– И за это ее отправили в лагерь?

– Они очень скрупулезны насчет подобных вещей.

– «Они»? А вы разве не один из них?

Ответом ей был тот самый ничего не выражающий взгляд, который говорил, что у него нет полномочий.

– Я могу ее навестить?

– Посещения запрещены, даже родственникам.

– Тогда можно что-нибудь передать? Что-нибудь из этих продуктов? – Она указывает на его последнее подношение. – Теплую одежду? – По тому, что осталось в шкафу, ясно: они забрали Симон в одном только платье и кофте, а вот-вот наступит еще одна жестокая зима. – Книги?

– Это сложно. Особенно теперь, когда контроль над лагерем перешел от французских властей к СС.

Он явно колеблется.

– Но не невозможно?

– Охрану можно подкупить, – признает он. – Если вы соберете передачу, я прослежу, чтобы она ее получила.

Только после того, как он уходит, до нее доходит весь ужас ситуации, и ее первая мысль – после Симон – о матери и дочери подруги. Стоит ли сообщать им новости? Что для них лучше – знать или оставаться в неведении? Ей вспоминается тот день, когда им было лет по тринадцать или четырнадцать и они сбежали из школы и очень мило провели остаток дня в Булонском лесу. Когда об этом узнали в школе, им пришлось писать объяснения и оставаться после уроков – замаливать грехи. Шарлотт в конце концов призналась во всем родителям, но Симон умудрилась скрыть от своих и преступление, и наказание. Тогда Симон спасала свою собственную шкуру, но сейчас – такое у Шарлотт было чувство – она предпочла бы спасти мать от тревог, насколько это было возможно в наступившие времена.