Париж никогда тебя не оставит

– А, понятно. Ты предоставляла им информацию другого рода. Планы саботажа, время и место сходок участников Сопротивления, места, где прячутся сбитые пилоты союзников.

– Тебе прекрасно известно, что ничего подобного я не делала.

– Я пытаюсь понять, что же такого ты сделала.

– Я тебе уже рассказала. Не заставляй меня это повторять.

– Я просто хотел бы сообразить, где именно нам нужно проводить черту. Понятное дело, взять у врага апельсин для ребенка, который с рождения не видел витамина С, – это отвратительное преступление, но как насчет «спасибо» немецкому солдату, который придержал для тебя дверь, – это предательство своей родины или просто случайность, произошедшая из-за того, что тебе с детства прививали хорошие манеры? А невольная улыбка – это дань врагу или неконтролируемое проявление чувства юмора?

– Это было нечто большее, чем просто хорошие манеры или условные рефлексы.

– Я понимаю.

– Правда? Они устраивали на людей облавы и отправляли их на смерть.

– Мы об этом уже говорили. Насколько я могу судить, ты в этих преступлениях не участвовала. Послушай, Чарли, я в оккупированном городе никогда не жил, но тем не менее догадываюсь, на что это было похоже. Пусть первым бросит камень тот, кто никогда не проявлял ни малейшего сочувствия по отношению к врагу.

– Некоторые и не проявляли.

– Флаг им в руки.

– В нашем доме жил один человек. Заядлый курильщик. До войны я ни разу не видела его без сигареты во рту. Когда мы встречались на лестнице, его можно было почуять за два этажа. Когда настала Оккупация, вид у него сделался как у эпилептика. Его трясло от нехватки табака. Однажды на улице я увидела, как какой-то немецкий солдат предложил ему сигарету. Это-то и было хуже всего. Иногда кто-то из них проявлял доброту. И тот человек – курильщик – продолжал идти дальше. Будто вообще его не заметил.

– Это, конечно, сильно помогло ходу военных действий.

– По крайней мере, он мог на себя в зеркало смотреть.

– Солипсическое удовольствие. Ты никогда не задумывалась – может, нам с тобой стоит поменьше заглядывать себе в душу и побольше смотреть друг на друга?

– Это что, и есть твое решение?

– А ты можешь придумать лучшее? – Он подкатился поближе. – Вставай.

– Ты хочешь вышвырнуть меня из дома?

– Ты прекрасно знаешь, что я не собираюсь тебя вышвыривать. Я предлагаю тебе утешение. Такого праздника, как тем вечером в редакции, не будет, но немного человеческого тепла еще никому не вредило.

– Сейчас не время для этого.

– Именно сейчас – самое время.

– Ты разве не понял, что я пытаюсь тебе сказать? Я не просто улыбалась кому-то или говорила спасибо. Я спала с врагом.

– Вставай, Чарли.

Она продолжала сидеть.

– Если тебе утешение не нужно, оно нужно мне.

– Зачем тебе утешение?

– Я только что обнаружил, что женщина, которую я люблю, – колосс на глиняных ногах.

Он потянулся к ней, взял за руки и попытался привлечь к себе, но она все не двигалась с места. Некоторое время они так и сидели. По улице проехала машина. Шумела батарея отопления. За окном гавкнула собака, мужской голос попросил прощения, а женский ответил, что ничего страшного, она любит собак.

– Ладно тебе, Чарли, не заставляй меня умолять.

Она встала, сделала шаг и села к нему на колени.

Он обнял ее.

– Как будто вернулись домой, верно?

Именно об этом она сейчас и думала. Она обвила рукой его шею, но просто так оставить эту тему она не могла.

– Тебе известно французское выражение для той, кем я была?

– Известно.

– Collabo horizontale, – продолжала она, будто он ничего не говорил.

– А ты знаешь, какие на этот счет есть английские слова? Одинокая. Уязвимая. И еще одно. Влюбленная. Хотя держу пари, что это последнее ты отказывалась признавать.

Она повернула голову, чтобы посмотреть ему в лицо.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что знаю тебя.

– Я тебя не заслуживаю.

– Это можно понимать двояко. Либо я слишком хорош, либо слишком отвратителен.

– Отвратителен?

– Послушай, Чарли, мы уже признались друг другу в наших грехах, чего уж теперь скромничать. Я прекрасно сознаю, что не слишком подхожу на роль героя-любовника. Но так, на всякий случай, в отличие от Клиффорда Чаттерлея[63], я не hors de combat[64]. Не то чтобы ты меня об этом спрашивала. Это просто на всякий случай.

– О, Хорас.

– «О, Хорас»?

Она погладила его по щеке.

– Дело вовсе не в твоем физическом состоянии. Дело в том, что ты женат.

– Ханне все равно. Любви между нами больше нет.

– Меня ты, может, и знаешь, но свою жену – нет. Ей вовсе не все равно. – «Может, и в силу не особенно уважительных причин», – подумала она, но не сказала. Если Ханне что-то больше не было нужно, это не значило, что она могла стерпеть, если это что-то доставалось кому-то еще.

– Она будет несколько раздосадована. Но в целом испытает облегчение.

– Сомневаюсь.

– Сможет перестать чувствовать себя виноватой.

– Что ты имеешь в виду?