Париж ночью

Анечка погладила свою любимицу. Я постарался успокоить ее, объяснив, у меня на даче много места, кошке там понравится.

Надо сказать, что в машине Матильда вела себя прилично. Прошлась по салону, все обнюхала и устроилась на руках у своей хозяйки. А когда мы поехали, только вертела головой, с изумлением разглядывая дома, улицы, развязки и мелькающие мимо разноцветные бензоколонки. На даче ее поведение неожиданно изменилось. Пока мы обедали в беседке, Анечка не выпускала кошку из рук: боялась, что она убежит. Потом все же решилась отпустить Матильду погулять. Посадила ее в центре поляны, в надежде, что та будет ходить по травке, носиться за стрекозами. А мы уединились в доме.

На какое-то время мы с Анечкой, увлеченные друг другом, забыли про Матильду. Потом девушка вспомнила про любимое животное. Мы вышли из дома, остановились на крыльце и стали искать глазами кошечку. На полянке ее не было.

Анечка забеспокоилась и позвала:

— Матильда, кис-кис-кис… Куда же ты убежала?

Ответного «мяу» ниоткуда не последовало.

Анечка, громко призывая свою любимицу, принялась искать ее под каждым кустиком, под каждой елочкой, прошлась вдоль забора, обошла вокруг дачи. Никаких результатов.

Я пошутил:

— Может, она с каким-нибудь котом убежала?

Но это только добавило масла в огонь. Из Анечкиных глаз брызнули слезы.

— Зачем я только ее сюда взяла? Матильда, кошечка моя, отзовись!

Я тоже принял участие в поиске, заглянув в самые дальние закоулки участка. Увы!

Я обнял всхлипывающую Анечку:

— Ну, успокойся, дорогая, мы ее найдем.

— Как? Если ее нет на твоем участке, значит, она могла сбежать к соседям или уйти в лес. А там ее, бедненькую, наверное, уже разорвали собаки…

— Нет у нас в поселке никаких собак.

— Тогда чайки могли заклевать. Слышишь, как они галдят?

— Хорошо, пойдем поглядим.

Мы спустились к воде.

— Видишь, — успокоил я Анечку, — чайки сидят на причале и никого не трогают.

— Значит, она утонула… — зарыдала Анечка.

— Ну, почему ты думаешь только о плохом?

— Потому что, кроме меня, ее никто не любит.

— Ничего, найдем. Пойдем отсюда, кажется, стало прохладнее, — сказал я и обнял девушку.

А она все никак не могла успокоиться. Всхлипывала и вздрагивала. Мы поднялись к даче, а Анечка все причитала:

— Как же я ее одну отпустила? Она такая беззащитная. Куда она сбежала? Я вот здесь ее оставила. — И вдруг Анечка остановилась и прошептала: — Ой! Да вот же она!

Действительно, ее Матильда лежала ровно на том месте, где ее оставила девушка. Кошечка и не думала никуда сбегать. Мы ее просто не заметили. Вместо того чтобы бегать за местными котами, гонять за стрекозами или резвиться, играя с опавшей листвой, бедное животное сидело не двигаясь, ошеломленное раскрывшимся перед ним простором. Вокруг летали птицы, шумели могучие деревья, росли цветы, по небу плыли облака. Матильда внимательно разглядывала огромный, яркий, цветной купол, распростершийся над ней. Он так сильно отличался от тесного мирка комнаты, в которой она провела целый год своей жизни. Что по человеческим меркам почти десять лет.

И вдруг я понял, почему Анечка не пошла поступать в Академию сервиса — вовсе не из-за дождя. И почему ей не понравился холодный и сверкающий «Космос», со всеми его люстрами и зеркальными стеклами. Это был чужой и непонятный для нее мир. Ей было трудно в нем выжить.

А в коконе своих фантазий, как, впрочем, и в своей палатке, она чувствовала себя в безопасности. Там можно было существовать, грезить и надеяться, что кто-то подарит тебе Мечту.

– Вот тебе, дорогой Пьер, целых три истории про девушек, которых в старину называли чистыми и возвышенными. Говорю это без всякой иронии.

– Неужели есть такие? Я не встречал…

– Просто тебе не везло. Это исчезающий вид. Их можно заносить в «Красную книгу». А подавляющее большинство современных красоток примитивны и меркантильны.

– Они-то мне как раз и попадались. С ними скучно уже через пять минут…

– Ты не знаком с Жиляевой? Она модель. Жила тут в Париже.

– Не встречал.

–  Вот кто не дал бы тебе скучать ни одной минуты…  

Правда жизни

Жиляева — девушка редкой красоты. Но не это было в ней главным. Потрясала ее способность говорить в наше лицемерное время только то, что она думает, резать правду-матку в глаза всем окружающим и вообще жить так, как хочется. Выходить с Жиляевой в свет было опасно. Она могла посидеть в какой-нибудь компании высоколобых интеллектуалов минут десять, помолчать, послушать, какие мысли волнуют сегодня лучших представителей общества, и после этого заявить:

— Все вы тут дураки!