Париж ночью

Все эти подробности я узнала несколько дней спустя, когда меня пригласили в полицию для очной ставки с бывшим женихом.

Я прослезилась, увидев его в наручниках, спросила, хорошо ли кормят в тюрьме, не нужно ли принести ему что-нибудь вкусненькое. Также посоветовала не ссориться с полицейскими, а брать пример с меня, то есть всегда говорить только правду. В ответ он тоже прослезился и сказал, что проклинает день и час, когда встретил меня на своем жизненном пути. А напрасно. Я уже присмотрела в «Галери Лафайет» очаровательную плетеную корзинку, годную для тюремных передач. Она так замечательно подходила к моему голубому платью. Ну, и поделом ему. Сам виноват. Пусть ест теперь всякую тюремную бурду, а не питается, как все приличные люди, из магазина «Фошон», что на площади Мадлен.

В общем, я решила выбросить его из своего сердца и заехала ненадолго в Москву, где только летом можно терпеть этот жуткий русский климат. Но в городе, согласись, душно, и душа моя запросилась на природу. Тем более что есть повод выпить шампанского — я поступила в Литературный институт.

— Куда-куда? — изумился я.

— В Литературный институт, — подтвердила Жиляева и одарила меня своей очаровательной улыбкой. — Я теперь писательница.

— С каких это пор?

— Уже четыре месяца. Это началось в Париже. Как курну травки, меня тянет на секс, а если рядом нет партнеров, то моя шаловливая ручка «тянется к перу, перо к бумаге» — дальше ты знаешь. Между прочим, вышли уже две книжки с моими рассказами, одна в Париже, а другая в Нью-Йорке. Правда, пока только в десяти экземплярах. Друзья отпечатали на принтере. Хочешь, подарю?

— Хочу.

— У меня с собой нет экземпляра. Но если на даче есть бумага, я тебе на память рассказ напишу, а ты его потом можешь набрать на компьютере и распечатать.

Приехав на дачу, мы отметили двумя бутылками шампанского превращение Жиляевой в писательницу, после чего она, категорически отказавшись мыть посуду, улеглась голышом на солнышке и принялась сочинять рассказ «Про маленького монашка». Он был посвящен лично мне. Очевидно, Жиляеву вдохновила на этот подвиг моя благочестивая жизнь.

Как раз в это время ко мне зашел поболтать сосед по даче и друг детства Сеня Воробьев, режиссер «Мосфильма» и местный киноклассик.

— Саша, у меня завал. Я запустился в картину со съемками, между прочим в Париже, и мне нужна на главную роль умопомрачительная юная красавица. Современная, стильная, с неожиданным темпераментом. Мои ассистенты уже всю Москву перерыли и не нашли такой. А съемочный период на носу. Ты поройся в своих записных книжках и пришли мне на пробы десяток-другой претенденток, может, кого из них я прославлю.

— И копаться не буду, — отвечаю я.

— Это еще почему? — недоумевает Воробьев.

— Потому что пробы тебе не нужны, кастинг можешь отменить. Исполнительница главной роли у тебя уже в кармане. А еще она будет главным вашим гидом по Парижу.

— Где же такое сокровище? — спрашивает Сеня.

— Эй, красавица, — кричу я в сторону полянки, — с вещами на выход! Будешь играть главную роль! Ты готова?

Поднявшись из травы, Жиляева в костюме Евы подходит к потрясенному Воробьеву и протягивает ему руку для поцелуя.

Сеня смущается, краснеет, отводит глаза в сторону. Я вижу, что он уже повержен. И действительно, после символических кинопроб Воробьев берет ее на главную роль. Вывозит в Париж. Там для съемок одной из сцен фильма, где Жиляева, изображая знаменитую фотомодель, едет в открытой машине по французской столице, ее портреты развешивают на рю Риволи, авеню Шанз-Элизе и плас де ля Конкорд.

Занятая на съемках Жиляева пропадает из поля моего зрения на несколько месяцев.

Вдруг звонок:

— Саша, привет! Идем в ресторан.

— А что, есть повод?

— Разумеется. Я бросила Литературный институт.

— Почему бросила?

— Ой, там такие все дураки!

— Но ты же хотела стать писательницей.

— А Кафка, по-твоему, в Литинституте писать научился?

Крыть такой железный аргумент мне было нечем. Повел ее в ресторан.

— Ну, что, — язвительно спросил я, поднимая бокал, — выпьем за то, что Достоевского из тебя не вышло?

— Наоборот, — убежденно произнесла Жиляева. — Я много пишу, но у меня теперь новая эстетика и новые художественные принципы. Я описываю только правду жизни.

— А-а-а… — сделал я предположение, — теперь, наверное, подражаешь писателям-деревенщикам. Продалась натуралистам, сюрреалистка хренова.

— Как ты мог такое подумать?!!! — возмутилась Жиляева. — Я была, есть и буду сюрреалисткой. Ты же сам говорил, что моя жизнь — это самый потрясающий сюрреалистический роман. Теперь я описываю только ее.

— Что ж, ход интересный, — согласился я. — Только кто тебе поверит? Как ты убедишь читателей, что все это правда.

— А я придумала новый метод. Я проверяю жизнью все описываемые события.

— Ну-ка, ну-ка, поподробнее, — заинтересовался я, представив себе во всей красе подлинную жизнь Жиляевой.