Париж слезам не верит

Шурка скис, но вскоре нашел утешение в объятьях женщин попроще. У здешних куколок встречались ангельские лица, но голоса были низкие, хрипловатые, горловые. Как все дети Юга, они распускались рано, цвели пышно и, едва повзрослев, скидывали свой прекрасный убор. В Англии Воронцов наслушался колониальных рассказов и как-то смешком посоветовал Шурке справиться у очередной пери о возрасте. На следующий же вечер друг ворвался домой раньше обычного, с вытаращенными глазами, наскоро похлебал чаю и забился в угол, ничего не желая рассказывать.

– Четырнадцать? – нарочито спокойно осведомился Михаил.

Бенкендорф отчаянно замотал головой, но не выронил ни слова.

– Двенадцать, – констатировал его ангел-хранитель. – Надеюсь, до дела не дошло?

– Да она выглядела на все двадцать! – взвился Шурка. – Хорошо, что спросил. Корова недойная!

– Дай слово, что вперед будешь осмотрительнее.

Христофоров сын поклялся бы в чем угодно, лишь бы отступило липкое чувство грязи, в которой он чуть не измазался по вине малолетней куртизанки. Слова Шурка, конечно, не сдержал. Позднее на любом театре военных действий он находил себе молдаванок, гречанок, чухонок, полек, пруссачек, француженок. Покорение женщин было для него одним из способов покорения мира – вечной и безуспешной попыткой избавиться от неуверенности.

Тифлис пришлось покидать неожиданно и спешно. Толпы лезгин переправились через руку Алазань. Навстречу им выступил отряд генерал-майора Гулякова. Воронцов с Бенкендорфом следовали за ним. Лезгин оказались тучи. Только при местечке Дисары побили полторы тысячи и отобрали обоз, а уже на следующий день привалило еще три тысячи конных горцев, и резня шла пять часов. Весь в крови и чужих мозгах, Михаил едва держался верхом. В конце концов лезгины дрогнули и побежали. Гуляков за ними.

Многие роптали, не желая втягиваться в длинное Закатальское ущелье. Воронцов, даром что новичок, сразу понял, какой опасностью грозит узкая дорога между нависшими кручами, и внутренне содрогнулся. Не попусти, Боже! Но Бог попустил. Впереди топала грузинская милиция – толстые усатые дядьки с ружьями. Вид они имели грозный, но и только. Народ мирный, пуганый, привыкший бегать и бояться. Следом шла рота егерей с орудием и две роты Карабинерного полка. Одной командовал Михаил, другой – Бенкендорф. Оба бледные и настороженные. Ожидали неизбежного. В душе кляли генерала. Скользили глазами по сторонам, прикидывали, куда упасть, когда начнется стрельба с круч.

Лезгины открыли огонь, когда колонна полностью втянулась в ущелье. Было видно, как среди тугой зелени вспыхивают белые облачка дыма. Впереди горцы с саблями кинулись на грузин, те побросали ружья и, не сделав ни одного выстрела, побежали, сминая егерей. Сзади подпирали телеги, мешая отступлению. На узкой тропе началась смертельная толчея. В первую же минуту у орудия был зарублен Гуляков. Сама пушка перегородила лафетом дорогу и стала съезжать с кручи. Тех, кто пытался ее удержать, утянуло вниз.

Они были не единственными упавшими. В давке грузины и лезгины спихнули с яра массу народу. Михаил получил от бежавшего на него горца прикладом в грудь, не удержался и рухнул в пропасть. Он даже не успел сообразить, что это конец. Увидел внизу кучу перекореженных тел, среди которых опасно поблескивали штыки вставших торчком ружей. Попытался зацепиться за кусты. Содрал кожу на ладонях. Напоследок больно ударился о выступ. Потерял сознание. И, наконец, плюхнулся на тех, кто устилал собой дно.

К счастью, ничей штык не вонзился ему в бок. Обморок был коротким, из памяти выпало несколько минут. Михаил лежал поверх чужих тел, был жив и невредим. В чем смог убедиться, начав карабкаться вверх по склону. Шум над головой, ружейная пальба и звон сабель свидетельствовали, что бой продолжается. В какой-то момент поручик протянул ладонь, чтобы нащупать следующий выступ, и тут его кто-то схватил за запястье. Это был Шурка. Он тоже выбирался из яра. Весь грязный, с распоротым рукавом и здоровенной дырищей на лосинах. Вместе, подталкивая друг друга, они вылезли на тропу и тут же включились в дело.

Командовал князь Орбелиани, сумевший собрать вокруг себя уцелевших. Отбивались отчаянно. В яру оказалось не так уж мало живых. Как из преисподней, они выбирались наверх и кидались на лезгин. Рубка была покрепче, чем у Дисары. Русские любили штыковой бой. А вот горцы, как обнаружилось, нет. Не без мастерства и даже не без охоты затеять поножовщину, они быстро перегорали. Встретив отчаянное сопротивление, лезгины повернули назад и скрылись с дороги, ускользая одним им ведомыми тропами. В горах они были неуязвимы и могли годами стрелять с вершин.