Работы шли очень медленно, и еще в конце 1820-х годов будущая церковь Магдалины была похожа на античные руины, которые – особенно по ночам – наводили ужас на прохожих. Строительство пошло быстрее после того, как 27 мая 1827 года площадь, на которой возводилась новая церковь, перешла в собственность города (назвали ее по имени нового храма – площадь Мадлен). Городская администрация – уже при Июльской монархии, в 1834 году, – открыла на этой площади цветочной рынок, доходы от которого помогали финансировать строительство церкви. Архитектор Виньон, строивший это здание, в 1828 году умер, и его дело продолжил архитектор Юве. Наконец, в 1842 года церковь Магдалины, ставшая собственностью города Парижа, была открыта.
Таким образом, в эпоху Реставрации католическая церковь получала от государства разностороннюю поддержку. Частные лица также не оставались в стороне; их официально зарегистрированные пожертвования равнялись примерно сотне тысяч франков в год, что же до пожертвований незарегистрированных, они, по некоторым данным, превышали эту сумму в 10 раз.
Итак, в материальном плане дела церкви в эпоху Реставрации шли неплохо, однако духовная сторона ее деятельности выглядела не столь блестяще. Светские власти всячески поощряли усилия церковных иерархов, стремившихся возвратить народ к религии. Еще в 1814 года префект полиции Беньо издал ордонанс, предписывавший прекращать работу в воскресенье и в дни церковных праздников; до пяти часов пополудни в эти дни запрещалось танцевать и слушать музыку. Кроме того, на жителей города возлагалась обязанность в день праздника Тела Господня украшать коврами фасады домов, мимо которых будет двигаться религиозная процессия. Тематика рисунков на этих коврах нередко была вполне языческой, так что на процессию взирали со стен домов Парис, Елена, Венера и прочие персонажи античной мифологии; к тому же участвовавшие в процессии военные музыканты аккомпанировали шествию весьма игривыми светскими мелодиями. Ордонанс префекта полиции запрещал в день процессии с 8 утра до полудня двигаться по улицам Парижа любым экипажам, кроме тех, которые направлялись в Тюильри к королю. Во время процессии запрещалось поджигать петарды и потешные огни, причем ответственность за поведение детей и прислуги ордонанс возлагал на родителей и хозяев.
В дни, когда по городу проходила религиозная процессия, перед палатой депутатов, палатой пэров, некоторыми министерствами, а с 1822 года даже перед префектурой полиции устанавливались временные алтари. При этом происходило явное смешение религии с политикой: на этих алтарях устанавливались бюсты королей Генриха IV и Людовика XVIII.
Религию активно «внедряли» в массы, тем не менее простой парижский люд оставался довольно холоден по отношению к вере. Рабочие отмечали праздники своих святых покровителей, однако скорее по традиции, чем из религиозного чувства. Согласно полицейским бюллетеням, народ чаще всего видел в предписаниях религии не что иное, как навязываемые властями правила поведения. Некоторые рабочие вопреки закону продолжали работать в воскресенье, и полиция ежемесячно штрафовала за это правонарушение от 100 до 200 человек (к концу 1820-х годов их стало меньше, однако не из-за изменений в нравах рабочих, а из-за большей снисходительности полиции). С точки зрения церкви, многие рабочие жили «во грехе»: обзаводились детьми, не вступая в законный брак, обменивались своими невенчанными женами. С другой стороны, народ все-таки относился к проповедям и религиозным процессиям куда более заинтересованно, чем либералы из образованного сословия, которых пугало и возмущало возрастающее влияние духовенства на политику. Отторжение интеллектуальной элиты от церкви было тем сильнее, чем навязчивее духовенство пропагандировало религию.