Париж в 1814-1848 годах. Повседневная жизнь

Впрочем, несмотря на все усилия властей, нищие постоянно заполняли парижские улицы, о чем свидетельствует зарисовка Дельфины де Жирарден, сделанная в 1837 году: «Элегантные дамы сидят на стульях, рядом курят молодые люди: это прелестно; продавщицы цветов не дают вам ни минуты покоя, предлагая свои букеты; старухи соблазняют вас наборами иголок, малые дети – шнурками и перламутровыми пуговицами; это очень мило, хотя время, как нам кажется, выбрано неудачно: кому взбредет на ум покупать шнурки и перламутровые пуговицы в десять вечера? Наконец, разнообразные бедняки, калеки и музыканты прерывают вас, какую бы оживленную беседу вы ни вели, и просят милостыню самым откровенным образом; вот это-то и составляет задачу, решить которую мы не в силах; всякий день повторяется одно и то же: утром газеты рассказывают нам о множестве женщин, детей и стариков, приговоренных к тюремному заключению за нищенство, а днем множество женщин, детей и стариков обступают нас, прося милостыню, и никто их не задерживает. Мы, разумеется, не имеем ни малейшего желания выдавать полиции тех нищих, которые к нам обращаются, мы просто хотели бы знать, почему полиция задерживает и сажает в тюрьму других? Выходит, у нас есть привилегированные нищие? выходит, в деле нищенства существуют свои монополисты?»

Парижский мальчишка. Худ. П. Гаварни, 1840

Самый нижний этаж в иерархии парижских жителей занимали представители преступного мира – жители парижского «дна». По оценкам осведомленных современников, при Июльской монархии их численность достигала 30 тысяч. Банды пополнялись людьми самых разных профессий: бывшими строительными рабочими, ремесленниками и уличными торговцами, а также дезертирами и отбывшими свой срок каторжниками, которые, несмотря на официальные запреты полиции, стремились вернуться в столицу. Ежегодно полиция арестовывала около сотни таких непрошеных гостей. Злоумышленники селились в карьерах Монмартра или Монружа, в подвалах пустующих домов или в пользовавшихся дурной славой дешевых трактирах, которые полиция не закрывала только потому, что использовала в качестве «мышеловок».

Воры и грабители имели свою специализацию: среди них были мастера по взлому дверей и по проникновению в дома через окна; гостиничные воры, которые заходили в чужие номера – как будто по недоразумению; специалисты, обворовывавшие лавки под видом покупателей; грабители экипажей; карманники, воровавшие часы и табакерки на улице, и жулики, поднимавшие ложную тревогу в театральном зале, чтобы в суматохе опустошить карманы перепуганных зрителей. Власти вели ожесточенную борьбу с преступностью, арестовывая по несколько тысяч человек в год, однако общее положение дел от этого почти не менялось.

На границе между миром бездомных бродяг и воровским миром располагались парижские мальчишки – «гамены». Седьмой том многотомного издания «Париж, или Книга ста и одного автора» (1832) открывается очерком Гюстава д’Утрепона «Парижский мальчишка» («Gamin de Paris»). Здесь парижский мальчишка представлен таким же символом Парижа, каким для Неаполя служат лаццарони, а для Венеции – кондотьеры. Тип этот прочно вошел во французскую литературу: в январе 1836 года на сцене театра «Драматическая гимназия» был показан водевиль Баяра и Вандербюка «Парижский мальчишка», имевший бурный успех, а в 1862 году вышел роман «Отверженные», в котором Виктор Гюго описал парижского мальчишку Гавроша так красноречиво, что слово «гаврош» стало почти нарицательным. Гюго, между прочим, утверждал, что он первым ввел слово «гамен» в литературу (в повести «Клод Ге», опубликованной в 1834 году). Меж тем Гюстав д’Утрепон сделал это на два года раньше; впрочем, в данном случае дело не столько в приоритетах, сколько в том, что картина Парижа первой половины XІX века была бы неполной без фигуры гамена.

Этот мальчишка – «всегдашний житель парижских улиц и бульваров, участвующий во всех сшибках, во всех сценах парижских, повеса с добрым сердцем, веселого остроумия и нрава» (А.И. Тургенев). Гамен был настоящее «дитя улицы», он присутствовал на всех уличных празднествах, глазел на представления и фокусы, с восторгом лакомился теми яствами, которые власти бросали в толпу. Когда кого-то хоронили, гамен столь же непременно принимал участие в траурной процессии. Как замечает д’Утрепон, парижский мальчишка с равной охотой кричал как «Да здравствуют все и каждый!», так и «Долой всех и каждого!», причем кричал не за деньги, а совершенно бескорыстно. Возраст гамена колебался в пределах от 10 до 15 лет; как правило, такой мальчишка был выходцем из простонародья и трудился в качестве ученика в мастерской сапожника, столяра или слесаря, состоял подмастерьем у маляра, типографа или расклейщика.