Парижане. История приключений в Париже

«Куда мы едем? Ты, наверное, можешь догадаться. Куда я, по крайней мере, хочу поехать, конечно. Это история моей жизни – никогда не иметь того, что я хочу, или получать это только тогда, когда я больше не хочу этого».

Они сели на поезд, идущий до Лурда, и увидели, как калеки отбрасывают свои костыли и сливаются с толпой, а туберкулезников окунают в воду, которую даже самая неряшливая прачка просто вылила бы. Они увидели холодные курорты и зубчатый занавес Пиренеев. Когда они пересекали границу с Сан-Себастьяном, пошел ливень, и все это время они оба чувствовали, что должны быть где-то в другом месте.

На пляже в Биаррице, где они остановились в Гранд-отеле, она поняла, что они выглядят как пара неподходящих друг другу людей, что нормально в их возрасте, но это навеяло на нее грусть и легкую тревогу, но в основном это была грусть. Эмиль стал походить на портрет, который написал с него Мане двадцать лет назад. Дерзкий изгиб его рта был почти злобным. Он носил белые фланелевые костюмы и принимал небрежные позы. Развитие искусства фотографии, которым она сама никогда полностью не овладела, заставляло его вести себя так, словно он всегда готов к тому, чтобы его сфотографировали. Он имел вид человека, который знает, как проводить отпуск в конце сентября. Его можно было назвать почти худым. Конечно, к этому некоторое отношение имела езда на велосипеде, но это также была и его награда за презрительный отказ от потворства их общим желаниям.

Он сложил газету и вытолкнул себя из шезлонга. Он собрался предпринять прогулку в хорошем темпе. Она видела, что его лицо покрыл легкий румянец. Возможно, она задаст ему вопрос позже, а он, вероятно, скажет, что это признак его «нервных недомоганий», которые он приписывал своей непрекращающейся работе.

Когда он ушел, она взяла газету. В ней была большая редакционная статья о евреях. Прошло уже сто лет с момента их освобождения революцией, но теперь, как писал автор статьи, «все зашло слишком далеко и идет не так». Несколько статей были посвящены «будущей войне» с Германией и разрешению французским гражданам въезжать в Эльзас-Лотарингию без паспорта. Лакеи и печатники бастовали, а союз официантов кафе утвердил свое право носить волосы на лице: каждый гарсон в Париже теперь отращивал усы в знак солидарности. Не имеющий ни гроша в кармане австрийский портной, который был доставлен на выставку в деревянном ящике, стал «кафе-концертным явлением» и путешествовал по Европе в качестве «человека-посылки».

Вряд ли что-либо из этого могло изменить настроение Эмиля или вызвать появление румянца на его лице. В газете не было ничего об Эмиле Золя и о его литературных соперниках. На самом деле новости были такими же неинтересными, какими они обычно бывают в отпуске. Газеты старательно сообщали о передвижениях великих герцогинь и принцев. Какая-то куртизанка написала в газету опровержение на заметку, содержащую злонамеренные слухи о браке, которая была напечатана в колонке сплетен, и обвинила их в «женской мести». В провинциях был совершен ряд насильственных преступлений; новые трамвайные линии на улице Гранд-Арме становятся причинами несчастных случаев. Над Ла-Маншем шел дождь, над Парижем было облачно.

Третья и последняя страницы всегда были одни и те же. Даже сидя в шезлонге, над которым летали чайки и под атлантическим бризом развевались флаги, легко было представить себя в Париже. В Опере шел «Лоэн-грин», в театре «Шателе» – «Золушка», в «Фоли-Бержер» выступали «клоуны-эксцентрики», а в театре «Нувоте» давали «Телефонистку». Эйфелеву башню закроют на зиму для посещений 2 ноября, но каждый вечер по-прежнему будут давать концерты в ресторане на первой смотровой площадке.

Она читала дальше, просматривая рекламу вставных зубов, восстановителя волос и мыла, – мыло было везде, даже среди серьезных новостей, замаскированное под редакторский комментарий. «Тонкий, стойкий аромат мыла «Савон Иксора» делает кожу шелковистой, белой и мягкой». Мадам Бальдини из дома номер 3 по улице Де-ла-Банк ежедневно давала уроки искусства оставаться вечно молодой. Эмиль не нуждался в таких уроках, даже если бы они и предлагались мужчинам. Быть может, что-то из рубрики «Личная переписка» дало ему идею для романа.

Она не была рассказчицей – никогда не умела соединить воедино миллион подробностей, которые требовались для написания романа, но считала те телеграммные сообщения такими же вызывающими воспоминания, как и первая страница романа, публикуемого по частям в газете. Некоторые из них наводили на мысль о счастливом продолжении нормальной жизни. Другие были грустными, хотя и трудно было сказать почему. Она задавалась вопросом, увидят ли эти сообщения люди, которым они были адресованы, и считала парадоксальным, что вещи, которые нужно скрывать от мужа или жены, печатаются там, где все их могут увидеть.