Парижане. История приключений в Париже

Семья Дюваль отпразднует появление «превосходного» фазана тем, что съест его с устрицами и хорошим бульоном. Так ужинали они с Эмилем всегда, когда возвращались в Медан, хотя вместо фазана у них была куропатка. Это напомнило ей о том, что скоро они будут дома. Она бегло просмотрела рекламы на последней странице; все они, кроме «очень соблазнительных и любопытных фотографий» от голландского автора, были адресованы женщинам. В универмаге «Гран-Магазен-дю-Лувр» была распродажа ковров, а в универмаге «Самаритен» должна появиться новая зимняя коллекция одежды. Это тоже было одним из их совместных удовольствий – походы по большим универсальным магазинам, поиски «дамского счастья», жадный сбор фактов, желание знать все, что происходит на чердаках и в полуподвалах. Он был словно маленький мальчик, барахтающийся в дамском белье, краснеющий при виде полногрудых манекенов, «розовеющий от удовольствия», как мужчина в его романе. Она предпочитала шить себе жакеты и платья сама, но в магазинах можно было бы купить для новой служанки что-то такое, что она не могла бы надеть сама.

Когда Эмиль вернулся с прогулки, он был немного не в духе и предложил закончить их отдых. Пока Александрин организовывала упаковку вещей, он написал несколько писем. Он казался довольным, что возвращается, но и при этом уезжал с неохотой. Каждый из них впервые побывал за границей. Возможно, он сожалел, что это приключение закончилось. Вскоре, когда серия его романов будет завершена, еще появится время для отдыха и наслаждения домом.

4

Письмо пришло во вторник 10 ноября, через сорок дней после их возвращения. Ее собственная почта обычно была однообразной: семейная переписка, письма с просьбой оказать материальную помощь, счета за продукты, одежду и работу по дому. Но она также читала и его корреспонденцию и советовала ему, как отвечать людям, которые хотели получить статью или права на перевод. Она писала редакторам бедствующих журналов, которые задолжали ему деньги. Иногда у нее было чувство, что человек, менее всего способный защитить состояние и репутацию Эмиля Золя, – это ее муж. Например, было время, когда он отдал рукопись романа «Нана» одному журналисту, который вскоре продал ее некоему коллекционеру-американцу за двенадцать тысяч франков!

Это письмо было адресовано ей, мадам Эмиль Золя. Она не узнала почерк, а письмо не было подписано. Оно было таким же коротким и аккуратным, как счет-фактура. Она прочитала его мгновенно: «Мадемуазель Жанна Розеро… 66, ул. Сен-Лазар… родила от вашего мужа двоих детей».

Чуть позже в этот же день служащий на телеграфе узнал потрясающую вещь, небольшую сплетню в обыденном потоке поздравлений и соболезнований. Господин Эмиль Золя пожелал послать срочную телеграмму своему другу в Париже господину Анри Сеару или, как его иногда называли в приватной переписке, господину Дювалю:

«Моя жена совершенно сошла с ума. Я боюсь беды. Не могли бы вы пойти на улицу Сен-Лазар и принять необходимые меры? Простите меня».

За двадцать шесть лет, которые они прожили вместе, она часто имела возможность проследить за развитием сюжета романа в его голове. Она знала, что история могла начаться почти в любом месте. Она могла начаться с короткого путешествия в поезде и женщины в купе, сжимавшей в руках небольшой сверток. В окне, в котором отражается ее лицо, мелькают сцены из прошлого и будущего, как диапозитивы в «волшебном фонаре»: дом у железной дороги, парус на реке, телеграфные столбы, пролетающие мимо, дым, поднимающийся из северных пригородов.

Далее, синевато-серый осенний вечер в городе: толпа людей, съежившихся под моросящим дождем на улице Сен-Лазар между вокзалом и рыбными ресторанами; бесконечная похоронная процессия черных костюмов и зонтов.

Женщина в темном платье останавливается на тротуаре и смотрит вверх на окно с потеками сажи. За окном картина в стиле Мари Кассат: молодая мать укладывает спать своих детей. Женщина в темном платье поднимается по лестнице уверенной поступью сборщика арендной платы. На улице вечернее небо над вокзалом Сен-Лазар заливает улицу красным. Поверх уличного движения можно услышать стук паровозных колес по стрелкам, паровозные гудки, словно рев огромных зверей в железных клетках.

Улица Сен-Лазар вливалась в улицу Бланш через несколько метров от юго-восточного угла вокзала. Это была начальная сцена романа «Человек-зверь» – комната на пятом этаже с видом на железнодорожные пути, исчезающие в Батиньольском тоннеле, и навязчивые звуки фортепиано внизу. Было любопытно, как часто ее дух, казалось, вселялся в один из его мужских персонажей:

«– Признавайся, что ты спала с ним, или, клянусь Богом, я выпущу тебе кишки!

Он мог бы убить ее. Она видела это ясно в его глазах. Когда она падала, она заметила нож, который лежал на столе… Ее охватила робость, чувство заброшенности и осознание необходимости покончить со всем этим…

– Хорошо, это правда. Теперь отпусти меня.