Парижская любовь Кости Гуманкова

Лена медленно села на кровати – у нее были потухшие глаза, красное от слез лицо и растрепанные волосы. Увидев Мишку, она машинально начала поправлять прическу, потом передумала и хотела повязать голову косынкой, но вдруг как-то обреченно вздохнула и застыла, уронив руки.

– Я не могу, – чуть слышно сказала она.

– Почему? – спросил Ренат.

– Потому что я не могу… Мне очень плохо.

– Но ты же сказала, если он согласится, – Хузин презрительно кивнул в Мишкину сторону, – ты тоже согласишься. Он согласился. Давай, Акутагава, скажи громко: я согласен.

– Я согласен! – громко сказал Курылев.

– Вот видишь!

– Вижу… – ответила Лена, вставая с кровати. – А как-нибудь по-другому нельзя?

– Нет, – отрезал Ренат и, повернувшись к Мишке, приказал: – Бери за ноги…

В курсантские годы Курылев каждые каникулы, чтобы подхалтурить к нищенской стипендии, вербовался в разные горячие точки. Однажды под Сухуми их отряд здорово потрепали, и они драпали, попеременно таща на самодельных носилках одного парня, подстреленного снайпером. Может, от страшной усталости, а может быть, просто по молодости, но тогда Мишке труп того щуплого курсантика показался неподъемно тяжелым. Однако Борис Александрович оказался на удивление легким. Во всяком случае гораздо легче тех мешков с мукой, разгружая которые выпихнутый из армии Курылев зарабатывал себе на жизнь. К тому же углы мешков были очень короткие и все время норовили выскочить из рук, а за худущие щиколотки покойника держать было удобно…

– Заноси! – скомандовал Ренат. – А ты отойди!

Лена покорно отошла в сторону. Они вынули тело из гроба и плюхнули на матрац. Потом Хузин оглядел получившийся натюрморт вдумчивым дизайнерским взглядом, перевернул покойника на бок и, отобрав у Лены косынку, обвязал ею голову усопшего. В довершение он накрыл труп одеялом так, чтобы виден был лишь кончик этой черной косынки. После всего сделанного Ренат отошел к двери и оттуда придирчиво оценил результаты своего труда.

– Нормально, – сказал он. – А теперь ты ложись!

– Я не могу! – прошептала Лена и попятилась.

– Тогда все ляжем, и по-настоящему!

Она закусила губу и медленно подошла к гробу, встала ногами на стул, а затем начала неловко укладываться в эту, как выразился подъесаул, «спецтару». Там, внутри, прямо посредине проходил грубый шов, соединявший два куска прапорщицкого сатина. Казалось, стоит только улечься – шов разойдется и человек навсегда провалится в черную свистящую пустоту…

– Я не могу, – повторила Лена, уже улегшись внутрь, точно говорящая кукла в огромную коробку.

– Ни о чем не думай – и все будет хорошо, – успокоил сержант.

– Я не могу…

– Послушай, Хузин!.. – не выдержал Мишка.

– А ты заткнись! – оборвал сержант.

Потом он, сузив глаза, еще раз внимательно осмотрел кровать: из-под одеяла высовывался ботинок с очевидной царапиной на боку. Сначала Ренат попросту хотел натянуть на предательскую обувь одеяло, но, прикинув, стащил ботинки с покойного и надел их на босые Ленины ступни.

– Пожалуйста, не надо… – всхлипнула она.

– Выносим! – скомандовал Ренат и накрыл гроб крышкой.

В открытую дверь тут же ворвалась изолянтка № 624. Увидав укутанное одеялом тело и торчащий кончик черной косынки, она заголосила.

– Что с ней? Бедная девочка…

– Успокоительного выпила, – объяснил сержант. – Покиньте помещение!

– Давайте я лучше с ней побуду!

– На «картошке» ты побудешь! – вдруг заорал Курылев и заслужил одобрительный кивок Рената.

На крыльце им хотели помочь вытаскивать гроб спецнацгвардейцы, но Хузин, багровея от натуги, приказал им встать возле двери и никого не пускать, а самому здоровому ефрейтору он приказал отволочь орущую циркачку в изолятор и там запереть. Наконец гроб поставили на ролики и закатили в «санитарку». Они уселись в машину, и Ренат, пробормотав странную фразу «С нею погибнет Приам и народ – гробоносец Приама», приказал трогаться… Но тут – черт его принес – объявился совершенно сломленный похмельем штабс-капитан Зотов. Завидев его, Хузин расторопно выскочил из машины, подошел к начгару картинным строевым шагом и отрапортовал:

– Господарищ начальник гаража, труп сактирован, обмыт и уложен в «спецтару». Есть распоряжение «похоронной комиссии» доставить в областной крематорий и сдать под расписку. Старший сопровождающий – сержант Хузин. Водитель – вольнонаемный Курылев…

Штабс-капитан пытался слушать рапорт только до слова «обмыт», после чего сник до неузнаваемости и начал медленно обходить «санитарку» вокруг, как это обычно делают гаишники, если придраться вроде бы не к чему, а поживиться хочется. Окончание доклада пришлось уже в согбенную спину начгара.

– Такого водителя загубили! – горестно вспомнил Зотов про выбывшего из строя по ранению шофера «санитарки», всегда выручавшего в трудные минуты медицинским спиртом.

Наконец, идя по кругу, он доковылял до Мишки, некоторое время разглядывал его с потусторонним любопытством, а потом спросил:

– В кино-то не опоздаешь?

– Кино завтра, господарищ штабс-капитан! – отчеканил Курылев.

– Запаску проверил?

– Так точно.

– Дыхни!