Парижская жена

Следующий бык был стройнее и проворней. Его движения напоминали кошачьи, он кидался от одной стены к другой, постоянно меняя направление. Один местный житель в темной рубашке подошел к нему слишком близко и был повержен на колени. Бык поддал его головой, и тот упал под копыта животного. Все пытались отвлечь внимание быка. На какое-то мгновение это удалось Эрнесту, который широко распахнул перед ним плащ. Другие махали руками и кричали, но бык вернулся к лежащему ничком мужчине и снова сильно поддал его. От удара ноги мужчины запрокинулись за голову, и тут бык, склонившись на одну сторону, вонзил правый рог в бедро несчастного, прямо под ягодицей, и прошил его до колена. Сверкнула, открывшись, бедренная кость, мужчина истошно закричал, кровь хлынула из раны прежде, чем пикадоры бросились к быку и оттеснили его — сначала к стене, а потом погнали в загон, где ему предстояло ждать девять часов, а потом быть убитым.

На этом представление любителей закончилось. Арена быстро опустела; Дафф и я спустились вниз, чтобы встретить молодых людей. С момента трагедии мы не обменялись ни единым словом. Наши друзья тоже молчали.

Выйдя на улицу, мы пошли в кафе.

— Черт возьми! — выругался Билл, шедший рядом со мной. Лицо его было белым и безжизненным, на туфлях запеклась грязь. Найдя столик, мы заказали на всех густого пива, которое любили пить за обедом, и как раз в это время мимо нас по улице на носилках пронесли раненого. Окровавленная простыня покрывала нижнюю половину его тела.

— Торо, торо! — выкрикнул кто-то из гостей пьяным голосом, и мужчина поднялся и сел. Все возликовали, а молодой парень подбежал к нему со стаканом виски; раненый залпом выпил его и бросил пустой стакан назад парню, который поймал его одной рукой. Все опять одобрительно закричали.

— Ну что это за жизнь! — сказала Дафф.

— Бывает и хуже, — отозвался Эрнест.

Нам принесли пиво, и мы принялись за него. На столе появились гаспачо, свежий хлеб, отличная рыба, тушенная с соком лайма, и хотя мне казалось, что после кровавой сцены в цирке есть невозможно, я вдруг почувствовала, что голодна, и стала есть с большим аппетитом.

Гарольд сидел по другую сторону стола, далеко от Эрнеста. Но когда наконец появились Пэт и Дон, вид у Пэта был раздраженный и злой, и Гарольд, судя по всему, не знал, куда ему сесть и с кем поговорить, не опасаясь осложнений. Все оставшееся время, пока длился обед, наш стол представлял собой запутанную комбинацию своего рода эмоциональных шахмат: Дафф смотрела на Эрнеста, тот следил за Пэтом, который бросал злобные взгляды на Гарольда, украдкой посматривавшего на Дафф. Каждый много пил, мучился и изо всех сил изображал, что ему веселее и легче на душе, чем всем остальным.

— Бой быков и вид крови я могу перенести, — тихо сказал мне Дон. — Но от человеческих отношений меня выворачивает наизнанку.

Я перевела взгляд с него на Эрнеста, который не разговаривал со мной и даже не глядел в мою сторону с самого завтрака.

— Да, — согласилась я. — Но в чем причина?

— Хотел бы я знать. Может, никакой причины вовсе нет. — Дон допил свое пиво и жестом попросил официанта принести еще.

— Иногда хочется, чтоб мы стерли наши ошибки и начали все сначала — с чистого листа, — сказала я. — А иногда думаю, что ничего, кроме ошибок, у нас нет.

Он рассмеялся мрачно и многозначительно, а в это время сидевшая напротив Дафф что-то шептала на ухо Эрнесту, отчего тот грубо гоготал, как матрос. Я развернула свой стул так, чтобы их не видеть, а сделав это, вдруг вспомнила о Фонни и Роланде и о том, что происходило много лет тому назад в Сент-Луисе. Фонни не могла видеть Роланда, потому что считала того слабым и ни на что не годным. Я не могла смотреть на Эрнеста, потому что своим смехом, шепотом он делал мне больно — но разве в этом есть разница? Возможно, каждый брак в определенный момент сводится к разворачиванию стульев. Подчеркнутое молчание и взгляд в другую сторону.

— Какие мы все странные и грустные, — сказала я Дону.

— Потому я так и расчувствовался вчера. Кстати, прости меня за нытье.

— Извиняться не за что. Давай останемся добрыми друзьями, которые все знают, но об этом не говорят.

— Хорошо, — сказал он и хлебнул еще пива; день шел своим чередом, пока не наступило время корриды.

Молодой матадор Каетано Ордонес был совсем юн и двигался так естественно и грациозно, будто танцевал. Темно-красная саржа его плаща оживала от малейшего движения рук. Он легко ступал и легко наклонялся, смело глядя в лицо опасности, и побуждал быка напасть на него чуть заметным жестом и взглядом.

Перед началом корриды Эрнест был в скверном настроении, но с появлением Ордонеса оживился. Дафф, увидев такую перемену, поднялась и села с ним рядом.

— Господи, до чего он хорош, — восхитилась она.

— Да, он то, что надо, — подтвердил Эрнест. — Смотри!