Парижские бульвары

Старуха болтала без умолку. Из кухни в комнату медленно переползал душный чад от ее плиты. Эли, скучая, слонялся по дому без дела; потом полез на чердак и нечаянно сбросил оттуда головешку от рождественского полена, которую старуха бережно хранила к новому Рождеству. Валентина о чем-то проникновенно беседовала с аббатом Эриво.

Я наблюдала за всеми ними и поражалась их легкомыслию. Казалось, только меня волновало то, что у нас нет денег, что старуха не может приютить нас навсегда. Они не думали о том, что в Париже продолжаются убийства и за нами охотится Коммуна, а стены дома на улице Монторгейль лишь ненадолго стали нам защитой, и вскоре мы выйдем отсюда и задумаемся, что же нам есть, куда пойти и где спать.

Их это не волновало. И меня приводила в бешенство мысль о том, что они все свалили на меня. Они будто были уверены, что я за них подумаю и все обеспечу… А между тем мне как никому другому требовалась поддержка и сочувствие!

Не выдержав, я снова напала на Эли:

– Вы, юноша, вчера потеряли мой пистолет. Я уже не говорю о том, как это непростительно для мужчины – потерять единственное оружие, которое ему доверили, чтобы защищать женщин. Но если бы вы хоть немного думали головой, вы бы достали мне новый пистолет. Разумеется, вы на это не способны.

Валентина посмотрела на меня умоляющими глазами, и я замолчала, хотя и к ней невольно почувствовала неприязнь. Она была такая мягкая, уступчивая, женственная, с небольшой долей мужества и океаном милой женской слабости, которая так нравится мужчинам. Это прекрасно, когда мужчины действительно способны защитить слабую женщину. Но если все мужчины вокруг тебя тряпки, просто глупо разыгрывать из себя саму нежность. Нужно уметь постоять за себя. И за других. Нужно быть жесткой, сообразительной, твердой и несентиментальной.

В восемь часов вечера вернулся маркиз де Лескюр и сообщил нам, что шевалье встретил давних друзей и больше на улицу Монторгейль не вернется. Я не знала, правда ли это. Может быть, шевалье схватили гвардейцы, а маркиз молчит, чтобы не волновать нас?

Из всех новостей, которыми бурлил Париж, он узнал только одну: пруссаки взяли Верден и теперь уже ничто не может им противостоять. Я не знала, радоваться мне или грустить. В конце концов, пруссаки были мне такие же чужие, как и санкюлоты.

– И что же вы все теперь думаете делать? – спросила я.

– Я отправлюсь по своим делам, – уклончиво заявил маркиз, – завтра же утром.

Он явно не желал говорить, что это за дела. Я подозревала, что имена, называемые им в бреду, связаны с какой-то тайной. Маркиз де ла Руари, доктор Шеветель… Впрочем, меня это не интересует.

– Сударь, позвольте мне пойти с вами! – воскликнул Эли. Маркиз не обратил на него внимания.

– Мадам, – обратился он ко мне, – я смею думать, что с недавних пор нас связывает крепкая дружба. Мы много пережили вместе. Штурм Тюильри и тюрьма Ла Форс кое-чего значат. Вы спасли мне жизнь. Вы даже совершили поступок, который доставил вам унижение… Мой долг перед вами так велик, что…

– Перестаньте, – мягко остановила я его. – Со своей стороны вы тоже были хорошим товарищем. Обещайте, маркиз, прийти "мне на помощь в том случае, если мы еще встретимся, – вот все, о чем я могу вас просить.

– Я буду рад сделать все, что в моих силах, мадам.

Мне пора было уходить. Относительно других своих спутников я была уверена, что они останутся со мной. Я бы очень хотела их бросить, одной мне было бы легче, но… но… словом, я знала, что не смогу сделать этого.

Я туго завязала чистые волосы лентой и вышла в прихожую. Здесь на гвоздике висел большой чепец гражданки Дюбрей. Недолго думая, я нахлобучила его на голову и переступила порог.

2

Я шла по улице и ясно ощущала, что оживаю. Исчезли раздражение и равнодушие, терзавшие меня в доме у старухи. Париж всегда действовал на меня благотворно и успокаивающе; тусклый свет зажженных фонарей, проститутки под стенами домов, вечные очереди у лавок, так называемые «хвосты», – даже это имело свою прелесть, которую я улавливала почти интуитивно и мгновенно оживала. Ведь я любила Париж.

Из дома старухи я вышла на улицу Старых Августинцев и принялась подниматься в гору к бульварам, все еще запруженным народом. Под аккомпанемент волынки звучала бодрая «Марсельеза». Право, можно было подумать, что есть повод для радости. На улице Моконсейль был открыт новый пункт для вербовки добровольцев, но я бы не сказала, что это новшество пользуется популярностью.