Парижские дамы(Веселые эскизы из парижской жизни)

Теперь достойно внимания то обстоятельство, что прямодушная деревня Сен-Дени доставляет разного рода промышленных героинь; о деяниях одной из них я буду иметь честь доложить.

Я ни молод, ни стар — ни богат, ни беден — живу приличной рентой.

Мои прекрасные белокурые волосы местами имеют небольшие просветы вроде лысин, но это почти незаметно…

Без сомнения я, как и другие люди, не изъят от недостатков; один из них, сознаюсь откровенно — если это недостаток — некоторая слабость к прекраснейшей, увлекательнейшей, но в то же время и вероломнейшей половине человеческой породы. Семь или восемь пятилетий, недурно прожитых, кажется, должны бы были предохранить меня от этих увлечений, но что делать? — я одержим болезнью и это в тот возраст, когда чувство, также как и ум, принимает задний ход.

В последнее воскресенье вместе со многими другими гулящими я был застигнут проливным дождем; мы укрылись под воротами на бульваре. Здесь, скромно прислонясь к стене, стояла молодая девушка, как казалось, редкой невинности: ей, самое большее, было 16 лет; восхитительной наружности; ее маленькие ножки были сжаты довольно тяжелыми башмаками; ручка, немного покрасневшая от холода, за неимением перчаток, пряталась под бедную, короткую шаль; темное платьице и вместо убора на голове просто чепчик, на котором было по крайней мере на 3 франка голубых лент, словом — все атрибуты добродетели. Невольно углубился я в созерцание этой прекрасной особы и с удовольствием заметил, что она не старалась избегать моих взглядов, но в тоже время и не расплывалась под ними. Это понравилось мне и я заговорил о достойной сожаления погоде, а затем перешел в вопросительный тон. Тихим и кротким голосом отвечала мне, что она пришла по делам, хотела найти тетку, не нашла ее и теперь, при незнании парижских улиц и застигнутая ужасной погодой, она находится в большом затруднении. Я вежливо предложил ей свою готовность нанять коляску, но она отклонила это предложение. Эта скромность мне понравилась. Дождь наконец перестал и я пустился провожать восхитительную поселянку пешком — она так хотела — через огромное, довольно грязное море улиц, называемых главным городом. Лавки, в которые нужно было идти молодой особе, были заперты по случаю воскресенья.

— Ладно, — сказала она, — я должна быть здесь завтра рано утром.

— Куда же теперь вы идете?

— Я возвращаюсь обратно в Сен-Дени, милостивый государь!

— Как так скоро?

— У меня мало свободного времени, мне нужны 2 часа времени на дорогу.

— Вы хотите сказать — 10 минут?

— Да, по железной дороге, но я пойду по шоссе.

— Неужели? С такими ножками и в такую погоду?

— Я всегда взад и вперед — пешком.

— На этот раз я этого не потерплю. Я провожу вас до железной дорого и, если вы позволите, возьму для вас билет.

— Ах, вы очень добры, милостивый государь.

Болтая таким образом, дошли мы до станции северной железной дороги.

— Вы небогаты, как видно?

— Да, как-то мало работы.

— Вы работница?

— Я шью корсеты.

— Вы живете у родных?

— Да.

— Как вас зовут?

— Эрнестиной.

При этом имени мне вспомнилась Эрнестина, описанная мадам Биккобони. Она также восхитительна и, по-видимому, имеет все шансы достигнуть такой же непоколебимой добродетели. Доказательство — неимение перчаток, грубые башмаки и 4 мили пешком. Мне страстно захотелось не выпускать из виду молодой девушки.

«Если она невинна, — говорил я самому себе, — то будь я проклят, если соблазню ее. Впрочем, я, кажется, не слишком еще стар». Во всяком случае, нужно было узнать, с кем я имею дело.

— Сударыня — вы сказали мне ваше имя — не угодно ли вам мою карточку? Если когда-нибудь потребуется вам проводник или что-нибудь другое, то я — к вашим услугам, вы можете написать ко мне.

— Да, м. г!

— Но вы напишете?

— Да, м. г.!

— Или, может быть, зайдете ко мне на квартиру?

— О, нет, м. г.!

— Почему же нет?

— Потому что неловко.

— В какое время завтра вы возвратитесь?

— В 10 часов.

— По железной дороге?

— Нет, пешком.

— Этого я ее могу допустить: вот билет в Сен-Дени, вот — деньги на обратный путь; но зачем вы так спешите?

— Меня будут бранить, если я опоздаю; моя мать собирается сегодня в театр.

— И в Сен-Дени?

— Да; сегодня дают там «Мраморную красавицу» — должно быть, это очень хорошо.

— И вы пойдете вместе с матерью?

— Нет, я останусь стеречь дом.

Бедная малютка, как она трогательна и покорна! Как она просто отвечает?! Я продолжал:

— Зачем же вы стережете дом?

— Моя мать платит за билет собственные свои деньги и предоставляет мне сделать то же, если я захочу.

— Значит, у вас своя собственная касса?

— Да, у меня семь франков.

Клянусь честью, она восхитительна!

— А что стоит вам театр?

— Очень дорого — сорок су!

— Так; но у вас остается еще сотня су.

— Это правда, м. г., но я не люблю сорить деньгами.

«Браво, — сказал я сам себе, — как Альмавива, она не корыстолюбива — тем лучше!».

— Мадмуазель! вот вам 40 су — я не хочу, чтобы вы стерегли дом.

— Ах, вы очень добры, милостивый государь!

Бедная девочка! — видно — что она не мраморная. Но всегда ли она будет такой? That is the question[7].