Парижские могикане

Однажды папаша Фрикасе заметил, как в подворотню того дома, где жил Багор, прошмыгнули кошки, и сел в засаду.

Он увидел у окна карлицу.

Представьте Ромео на месте папаши Фрикасе, а мадемуазель Бебе вообразите Джульеттой, и перед вами — восхитительная сцена, полная любви и поэзии, которую я вам охотно перескажу вслед за Шекспиром, если вы будете настаивать, дорогие читатели, но, прошу, не требуйте от меня рассказа о том, что произошло в эту ночь между мадемуазель Бебе и папашей Фрикасе.

Результатом этой встречи было то, что на следующий день папаша Фрикасе, обедая с Багром, вызвался уступить тряпичнику за пять франков в месяц одну из двух меблированных комнат, которые он снимал неподалеку. Багор платил за свою лачугу без мебели ровно пять франков: он с благодарностью принял предложение кошатника и перевез на квартиру к щедрому другу все пожитки, причем не только свои, но и мадемуазель Бебе.

Месяц спустя Багор, чувствовавший себя на новом месте как нельзя лучше, вдруг стал проявлять беспокойство. Мадемуазель Бебе, как верная подруга, поинтересовалась, что его тревожит; Багор посетовал, что ему нечем расплатиться за жилье.

Мадемуазель Бебе на минуту задумалась, и результатом ее размышлений явился ответ, заставивший, в свою очередь, надолго задуматься ее сожителя:

— Я улажу это дело с папашей Фрикасе.

Но так как дело действительно уладилось и папаша Фрикасе не заговаривал больше о деньгах, Багор перестал беспокоиться и, столь же скоро как он забыл о плахе за жилье в первый месяц, охотно не думал о ней и впоследствии. Прошел месяц, другой, третий, а папаша Фрикасе не заикался о деньгах, и Багор постепенно свыкся с мыслью, что нашел то, чего почти нельзя встретить (за исключением, пожалуй, Сент-Пелажи), — бесплатное жилье.

Более того: когда ночь выдавалась неудачная, то есть ненастная или не приносившая дохода, и Багор возвращался домой либо промокший до костей, либо продрогший, либо с пустой корзиной (в такие минуты у мадемуазель Бебе не было оснований хвастаться своим сожителем), из комнаты жильцов доносились довольно хлесткие словечки. Тогда папаша Фрикасе стучался в дверь и, видя хмурые лица, опускал руку в карман со словами:

— Из-за чего слезы, зачем скрипеть зубами? Только потому, что не удалось набрать тряпья? Зато сегодня урожай на кроличьи шкурки! Друзья должны помогать друг другу, мы же не турки какие-нибудь!

— Откуда же это видно, что не турки?! — спрашивал Багор скептически, как и положено тряпичнику.

— Ты будешь счастлив, если я одолжу тебе тридцать су?

— По крайней мере, это здорово поможет, — отвечал Багор.

— Ну так будь счастлив: вот тебе пятнадцать!

— С пятнадцатью су я буду счастлив только наполовину.

— Сначала истрать эти… Если не поможет, тогда и поговорим.

Багор уходил, покупал на пятнадцать су живительную влагу, вместо того чтобы набить живот; пропивал все деньги, вместо того чтобы их проесть, и отправлялся домой, как правило, счастливым; но обретенное счастье ложилось на его плечи столь тяжким бременем, что он валился с ног либо у столба, либо в подворотне, а то и на нижней ступени лестницы.

Тряпичник был вполне доволен такой жизнью под опекой своего друга папаши Фрикасе, как вдруг разразилась катастрофа, разрушившая, словно карточный домик, то, что представлялось ему незыблемой скалой. Человек предполагает, черт располагает!

Так продолжалось, о чем мы уже сказали, несколько месяцев, как вдруг, вернувшись домой покалеченными после драки с известными нам молодыми людьми в последнюю ночь масленицы, кошатник и тряпичник не без удивления увидели мадемуазель Бебе в окружении жандармов, с почетом ее сопровождавших: у нее в матрасе обнаружили два серебряных прибора, которые исчезли из лавки соседнего ювелира, куда днем карлица носила в починку часики из поддельного золота, подаренные ей щедрым папашей Фрикасе.

Завидев двух друзей, карлица многозначительно им подмигнула. Они издали последовали за ней с унылым видом и смотрели, как она входит в казарму Урсин: жандармы пропустили ее вперед, несомненно из почтения к ее прелестям.

Багор совсем потерялся от отчаяния и попросил друга одолжить ему монету в пятнадцать су, хотя, по правде говоря, сомневался (так велико было его горе!), что этой суммы в семьдесят пять сантимов, как говорили поборники нового, хватит, чтобы его утешить; но он хотел, подчиняясь в своем смирении требованиям Провидения, хотя бы попытаться умерить свое горе.

К несчастью, не было больше мадемуазель Бебе Рыжей, служившей посредницей между Багром и папашей Фрикасе: кошатник не только отказал тряпичнику в семидесяти пяти сантимах, которые тот у него просил, но еще заявил, что ему срочно нужны деньги, которые он давал Багру в долг, и предложил ему как можно скорее их вернуть. А сумма эта, как мы уже упоминали, поднялась с учетом платы за комнату до невероятной цифры в сто семьдесят пять франков четырнадцать сантимов (включая двенадцать процентов годовых).