Парижские ночи Офелии

– К сожалению, нет. – Я все еще стою у двери и завороженно наблюдаю за ним. Это действительно самый красивый мужчина в моей жизни. Он оборачивается и быстрыми шагами подходит ко мне.

– О, малютка! – Он берет мое лицо в свои руки, нежно смотрит на меня, прикасается своим лбом к моему и находит губами мой рот. Долгий, бесконечный, жаркий поцелуй.

У него мягкие, чувственные губы, по-детски нежные.

– Офелия, – он берет обе мои руки и смотрит на меня долгим взглядом, – ты сердишься, что я пришел?

– Нет! Я рада! Ты голоден? – Глупый вопрос. – Или, может, хочешь выпить?

– Нет, спасибо, – его взгляд скользит вниз по мне, – этого мне достаточно. – Мой халат от страстного поцелуя распахнулся, обнажив грудь. Я сбрасываю его на пол, теперь все правильно. Я нисколько не стесняюсь. Стою перед ним обнаженная и с улыбкой говорю:

– Если этого достаточно, я покажу тебе свою спальню.

Через несколько секунд мы уже лежим на широкой постели. У Проспера дивное тело. Сильное, крепкое, мускулистое, но с нежной, бархатистой кожей. Он держит меня в своих объятиях, и мы долго лежим неподвижно рядом. Мне нравятся его сильные руки, его густо заросшая грудь. Только волосы на голове немного пугают поначалу. Они жесткие, как проволока, и чужие. С опаской провожу по ним рукой. Он это сразу чувствует.

– У тебя уже был черный любовник? – спрашивает он и внимательно смотрит на меня.

– Нет. Еще не было. А у тебя? Ты знаешь много белых женщин?

– Только белых. Моя мать белая, она датчанка. У меня две кузины в Копенгагене, такие же белые, как ты.

– Чем занимается твоя мать?

– Она фотограф, весьма преуспевающий.

– А твой отец?

– Преподаватель истории религии. Методист. Но живут они порознь: он в Филадельфии, она в Бостоне.

– Ты их любишь?

– Очень. Мы часто видимся. – Он улыбается мне и начинает нежно гладить. – Какая у тебя красивая, крепкая грудь, – говорит он и кладет на нее свою голову. – Ты и не представляешь себе, ты просто спасла меня. Я несколько недель был один. Я был так одинок, думал, что умру!

Мы лежим, тесно обнявшись. Моя светлая кожа мерцает, как слоновая кость, на его мощном золотисто-коричневом теле. Я словно лилия, а он великолепное тропическое дерево. Мне вспоминаются фрески с острова Крит, изображающие прелестных белых женщин и их горделивых коричневых мужчин.

– Ты никогда не бываешь на солнце, – замечает Проспер, – это хорошо. – Через какое-то время спрашивает: – У тебя есть свеча? Свечи так романтичны.

Я с улыбкой встаю и приношу из столовой большой серебряный подсвечник с пятью голубыми свечами из душистого пчелиного воска. Я зажигаю их и ставлю рядом с кроватью.

– Красиво, – вырывается у него вздох из глубины души. – О беби, давай любить друг друга! – Он гладит мои волосы и приступает к делу.

У Проспера Дэвиса прирожденный талант. Он овладевает мною медленно, кусочек за кусочком, сантиметр за сантиметром. Опершись на локти, любуется мною, наклоняется потом вперед и размеренно целует меня, спускаясь от шеи вниз. Я чувствую его губы, его язык, его дыхание. Я исхожу от желания! Мне то жарко, то холодно, я хочу этого мужчину!

Однако он не торопится. Спокойно берет в руку мои ноги и целует каждый пальчик. Я схожу с ума! Я хочу почувствовать его в себе!

– Поцелуй меня сюда, – говорю я и показываю на свой рот. Он смеется и, притянув меня к себе, находит мои губы и покрывает меня поцелуями. Я едва дышу, у меня замирает сердце. Я видела его член, и он показался мне гигантским. Слишком велик для меня, во всяком случае, слишком велик для того предохранительного средства, которое я (если быть честной) купила вчера. Или, может, все-таки попробовать? Почему бы и нет?

– Дорогой, – говорю я нерешительно, – я не знаю, любишь ты это или нет, но, если тебе все равно, не могли бы мы…

– Конечно! – Он понимает с полуслова. – Давай сюда. – Протягивает руку и берет у меня свернутую резиновую штучку. Передо мной он не стесняется. Между нами все ясно. Но происходит то, чего я боялась. Проспер слишком крупного телосложения. Его украшение длинное, толстое, изогнутое и, конечно, обрезанное, как у большинства американцев, родившихся после второй мировой войны. И как мы ни стараемся (сначала он, потом оба вместе), упрятать предмет нам не удается! Колпачки слишком маленькие. Два рвутся сразу, третий никак не налезает, и я раздосадованно швыряю их на пол.

– Знаешь что? – решает наконец Проспер и целует меня в губы. – Я здоров и могу вынуть. Не беспокойся! – Потом он ложится сзади меня и мягко входит. Фантастика! Медленно и осторожно, чтобы не причинить мне боли своим большим членом. Не слишком глубоко, именно так, чтобы задеть изнутри мое самое чувствительное место.

– О-о-о! – Он страстно стонет, обхватывает меня обеими руками, прижимает к себе, и я подчиняюсь его воле, утопаю в его тепле, чувствую вокруг себя его большое темное тело. Ощущения совершенно новые, но я ждала этого всю свою жизнь. Мы занимаемся любовью целых два часа.