Парижские письма

Начались религиозно-философские конференции в церквах по образцу знаменитых конференций аббата Лакордера в Notre-Dame, имевших нынешнюю зиму большой успех. Так как они теперь напечатаны, то можете сами ознакомиться с ними. От вас убежит только при чтении неимоверная способность проповедника играть фигурами, образами и аллегориями, часто зиждущимися просто на сходстве слов, но которым умеет он придавать искусными оттенками резкого голоса своего особенное выражение и краску. Не знаю, поразит ли вас также, как меня, опровержение некоторых современных теорий не простыми истинами Писания, а другими, весьма произвольными теориями, причем странным образом под сводами готической церкви раздавались имена Магомета, Гегеля и др.

Все три высших слоя здешнего общества решились как будто пройти парадом друг перед другом посредством трех публичных балов в Op'era-Comique, положив 20 франков за право входа. Два из них уже было: артистический – в присутствии всех женских знаменитостей здешних театров и артистов всех родов (он давался в пользу бедных артистов), и буржуазный – в присутствии семейных депутатов, негоциянтов, профессоров и журналистов. Сбор с этого последнего бала, патронируемого королем и принцами, определен на малолетних колонистов земледельческой школы Petit-Bourg. Третий, легитимистский, бал в пользу старых пансионеров Карла X – будет на днях…

Восстановление капитула Сен-Дени{156} на особенных правах, по смыслу которых члены его отходят от ведения епископов в ведение правительства, а примас его будет иметь в распоряжении высшее семинарское преподавание, образуя таким образом нечто похожее на особенное министерство духовных дел, произвело суматоху в религиозных журналах. Кричат, что религия взята ко двору и проч. Я тут плохой оценщик и мало понимаю галликанские резоны, ими приводимые. А вот что сочинение Ламартина о жирондистах, имеющее выйти на днях, возбуждает какую-то всеобщую горячку любопытства, и что на законе о низшем преподавании{157}, только что внесенном, г. Сальванди должен выдержать сильную парламентскую битву, – вот это так несколько очевиднее для меня… Мало развлекло здесь напряженную мысль публики открытие нового театра А. Дюма – Th'e^atre Historique, предположившего обучать бульвары отечественным событиям посредством своих драм; труппа обыкновенная, драма «La Reine Margot»[26], хоть необыкновенная по длинноте и сцеплению сценических эффектов, не только не превосходит человеческие понятия, но и просто ожидания, порожденные объявлениями. Она имела, что называется, succ`es d'estime[27], то есть почетное падение. Не так было с новою одой-симфонией «Христофор Колумб» Фелисиена Давида{158}. Энтузиазм, ею порожденный, в котором и я погрешил легонько в первое исполнение, напомнил красные дни «Le D'esert»[28]. Как не погрешить, скажите сами? Эта ода-симфония есть торжество сладострастного сенсуализма в музыке, странным образом открытого в ней сен-симонистскою головой{159}. Вы понимаете, что сенсуальная музыка должна непременно быть музыкой описательною и привязываться к предмету, исчерпывая все, что заключается в нем роскошного, грациозного и насладительного. Так и сделано. Каким образом? Не знаю. Тут есть музыкальные ткани прозрачности и тонины необыкновенной; тут есть такие комбинации инструментов, которые производят звук как будто еще нового, неслыханного доселе инструмента; тут есть, наконец, словно несколько голосов самой природы, как падение волн, стон ветра в парусах и пр. Знаю только, что из всего этого механизма выходят картины одна другой ярче: видишь постепенное удаление Колумбова корабля от берегов Испании, ночь под тропиками, дребезжащий свет звезд в волне, обтекающей корабль. В последней (четвертой) и лучшей части многим энтузиастам казалось, что интродукция несет с собою запах цветов и далекой земли навстречу Колумбу и спутникам его, что постепенно развертывается перед глазами их берега Нового Света, и что, наконец, выросли перед ними жемчужные горы и залиты пловцы светом, благоуханием и восторгом! А что после?.. Картина индейской жизни, пляска и песня не в ложном сентиментальном колорите, а в какой-то свежей простоте, в какой-то младенческой прелести. После колыбельной песни индейской матери, привязывающей к дереву колыбель ребенка, где нежность грациозного очерка уже безусловно превосходна, публика потеряла всякое приличие и умеренность в одобрении. Она почти поравнялась с нашею петербургскою публикой, прощавшеюся с Виардо, Рубини и Тамбурини, когда они на время уезжали за границу… Но довольно! Услышите когда-нибудь сами.