Парижские письма

Я сам говорил с такими жантильомами – чего же вам? Особенно замечательно в жантильоме мастерство, с которым он умеет отлично проехаться в щегольском тильбюри и обсчитать вас на 20 су, быть первым на скачке и выиграть у вас 17 рублей и 50 копеек наверняка, иметь боковые ложи в обеих операх и составить фальшивый вексель. Вероятно, это уже в его природе! Величайшее честолюбие жантильома состоит в том, чтоб прослыть человеком, готовым зарезать и застрелить, кого угодно – ребенка, стыдливого семинариста и, пожалуй, женщину. Они все отличные стрелки в цель, знаменитые охотники с ружьем, и бывали примеры, что они отдавали свои врожденные и приобретенные таланты в наем чужой власти, как старые итальянские «браво»{253}. Секундантов Дюжарье подозревают, например, в том, что они находились в неоплатных долгах к своему патрону и потому очень естественно столько же желали его смерти, сколько и секунданты Бовалона…

Один отдел таких жантильомов провел первую половину молодости в самых отдаленных вояжах: жантильомы этого отдела находились на службе у короля Сандвичевых островов, были адмиралами в Дарфуре и фельдцейхмейстерами у кафров. Они носят ордена и знаки отличия властителей с именами весьма трудными для произношения и мало известными в Европе: д'Эквилье имел два таких ордена и называл их испанскими. Вы можете узнать жантильома из любого отдела в три часа на Итальянском бульваре по дерзкому взгляду, которым он обводит толпу, в публичных балах – по равнодушному фамильярному обращению с женщинами. Актрисы особенно уважают людей этого закала и охотно разделяют с ними ночные трапезы у «Вери» и «Братьев Провансальцев»: есть что-то сходное между обеими сословиями в их блуждающей, неверной участи, в их житье собственными средствами, даже в конце их. Актриса умирает в богадельне; жантильом умирает или на каторге, или в Бельгии под чужим именем. В последние 15 лет класс новых жантильомов развился необычайно, но здесь у места будет сказать, что он вызван был самим направлением общества. Жантильом явился для разработки темной стороны мещанской жизни и ее неверности собственному своему происхождению. Они воспользовались ее затаенным желанием внешних отличий, мелочным старанием перевести на себя привилегии, уничтоженные для некоторых лиц, и уважением ее ко всякому счастливому выходцу, не разбирая ничего; они – дети, наказующие почтенных родителей. Напрасно родители стараются посредством трибуналов обуздать детей, осуждая их на приготовление в Тулоне материалов для военной морской силы Франции, – дети отомщают родителям, обыгрывая и презирая их, составляя ложные компании и смеясь над теми, которые попадают в них, и т. д. Еще хорошо, если такое дитя ограничится составлением продажного журнала или писанием драм и статей, в нелепости которых он сам первый убежден. Страннее всего, что новые жантильомы привили нравы свои и жокейскому клубу{254}, куда теперь стекаются, как к несомненному и достойному прибежищу своему, потомки настоящих дворянских фамилий. Там и помину нет о гражданских или просто человеческих обязанностях, а есть помин о подделке клубных марок, как в истории известного богатого князя (имени его не упоминаю), есть помин о плутовской игре, как в недавней истории высшего офицера, да еще есть помин о циническом, неблагородном разврате. В прошлогодних скачках Шантильи{255} молодежь жокейского клуба выставила его напоказ перед всею парижскою публикой с аристократическою откровенностью, приводящею в изумление! По сущей правде можно сказать, что перед всеми этими господами известная jeunesse dorée[45] Директории, которую Наполеон расстрелял потом на полях Европы русскими и немецкими пушками, заслуживала еще уважения. И тем ярче выказывается сословие это теперь, когда мысль народа, видимо, возбуждена, когда он начинает довольно зорко смотреть вокруг себя, и все, что есть порядочного, как в известных фамилиях, так и в бесфамильных семействах, тяжело занято уяснением своих мыслей, своих ожиданий, рода будущей своей деятельности.