Парижские письма

Но скоро ли найдется другой г. Бюлоз, чтоб вывести наружу силы, нуждающиеся дневного света и глубоко запрятанные на дне общества?

Я, однакож, ничего не сказал вам о новом балете… Извините! Дело вот в чем: средневековый художник произвел статую прелести необычайной, в которую, разумеется, тотчас же и влюбился. Вероятно, художник этот, по прозванию Манаи, составлял в свое время исключение, потому что статуя его (г-жа Черито) нимало не вытянута, не перегнулась набок в насильственной грациозности и нисколько не имеет задумчивого вида. Раз влюбившись, художник не крадет оживотворяющий огонь, как Прометей, а смиренно идет просить луча жизни для своего произведения у Белфегора, духа огня и шефа саламандров. Тут, как следует, тотчас же является условие. Довольно хриплый голос за сценой возвещает плохими стихами, что оживленной статуе будет позволено влюблять весь мир в себя, но что у нее отнимается эфемерное существование ее тотчас же, как она вздумает дать реванш и сама полюбит. Об остальном вы уже догадываетесь. Появляется великолепная декорация, изображающая Севилью с романскими ее башнями, тяжелыми воротами и мостом через реку, который вскоре покрывается пестрою толпой народа, выходящего из города, и представляет, действительно, прекрасный живописный эффект. Декорация принадлежит г. Камбону{277}, который вместе с Филастром{278} произвел уже множество весьма удачных диорамических картин для разных театров. Начинаются земные похождения статуи: она беспрестанно танцует, веселится и дразнит влюбленных, которых число растет неимоверно. Всё и все влюбляются; это почти как где-нибудь на водах. Между пораженными находится также какой-то мавританский князь, к которому статуя уже начинает чувствовать некоторую наклонность. Во втором акте князь этот завоевывает Гренаду посредством пяти человек, пробегающих через сцену, и предлагает руку и корону статуе, которая после небольшой внутренней борьбы принимает ее… Раздается гром, и статуя лишается жизни, обращаясь по-прежнему в мраморную фигуру. Из всего этого можно вывести весьма спасительную мораль, именно: женщины мраморной породы должны выдерживать до конца свой характер и не поддаваться искушениям. Черито во все продолжение балета была увлекательна: смелость ее танцев, переходы от скромного выражения к страстному увлечению и упоению, которому, кажется, она сама предается при исполнении своих па, все это сообщает ей особенный, самобытный характер. Этим приятным воспоминанием, которое и хронологически было последнее, заключаю мое письмо… Благоденствуйте!

Париж, 24 октября н. с.

VIII

Théâtre Français; «Les Aristocraties», комедия г. Этьеня Араго. – «Клеопатра», трагедия г-жи Жирарден. – Брошюра г. Капфига «La présidence de M. Guizot». – О самоубийстве г. Брессона и помешательстве графа Мортье. – Несколько слов о герцогине Пралень. – Патология брака, соч. г. Каза-Мажор (Casa-Major). – Освобождение г-жи Люзи из тюрьмы. – Обеды в пользу парламентской реформы. – Ниневийский музей.

С приближением зимы, господа, все, что думалось и затевалось разными головами в продолжение лета, начинает мало-помалу выходить наружу. Каждая неделя обозначается новым явлением, и вскоре все эти дети летних прогулок по Пиринеям и Италии, уединенных мечтаний в окрестностях Парижа и глубоких соображений в его собственных садах пойдут тесною, неразрывною толпой. Таково всегда здесь приближение зимнего сезона: видно, как все торопятся поскорее выкупить вексель, данный публике на собственную производительность, как всякий суетится захватить местечко повиднее в общей арене и как отовсюду бросают ярлыки с именами в народ: авось примется и расцветет известностью, славой, богатством. Эта игра, возобновляющаяся каждую зиму, имеет свою прелесть, а иногда – чего не бывает на свете! – и свою трагическую сторону.

Королевский театр (Théâtre Français) приступил к исполнению великолепных своих обещаний постановкою комедии г. Этьеня Араго{279} «Les Aristocraties», в 5 действиях и стихах. Она имела самый полный и блестящий успех. Когда пьеса имеет полный и блестящий успех, о ней позволяется говорить что угодно. Я видел в Италии поселян, преспокойно опочивающих на ступенях самых великолепных монументов ее, и монументы нисколько не оскорблялись. Почему же всякому не дозволить того, что позволено итальянским поселянам?

Г. Араго принадлежит к числу сотрудников журнала «La Réforme» и часто занимается в этом журнале рецензией театральных пьес. Замечено, что рецензент, который вздумает приступить к чистому созиданию, появляется, как Каин, с печатью своего греха на челе; он делается резонер. Вероятно, это устроено так для утешения плохих авторов. Повести г. Филарета Шаля, романы г. Сент-Бева, симфонии Берлиоза, комедии г. Леона Гозлана{280}, фарсы г. Теофиля Готье, трагедии г-жи Эмиль Жирарден{281} всегда были хорошо обдуманы, так же хорошо, как любой план сражения, но самого сражения авторы почти никогда не выигрывали.