Парижские подробности, или Неуловимый Париж

А Франция уже давно приближалась к приятию непоправимости истории, к примирению с былым. В стране, где, по выражению Анатоля Франса, «коронован разум», в стране великих историков настоящее все больше становится главным: прошлое может быть уроком, но не веригами, а будущее не рассматривается как сияющая цель. Устремленность к объективному знанию была непременным качеством французских историков и особенно великой школы «Анналов»[101]. «К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять, – писал один из ее основателей, Марк Блок. – Когда отблески страстей прошлого смешиваются с пристрастиями настоящего, реальная человеческая жизнь превращается в черно-белую картину. Уже Монтень предупреждал нас об этом: „Когда суждение тянет вас в одну сторону, невозможно не отклониться и не повести изложение куда-то вкось“».

В этой стране умеют иронически относиться к истории и смеясь изживать боль, ненависть, даже горе. Когда умерла так многими любимая Франсуаза Саган, спустя лишь несколько дней после ее кончины в пустяковом телешоу потешались над ее привычками и пародировали ее манеры. Там иное отношение к смерти, а смехом можно выразить и любовь…

Тюильрийский сад выходит на площадь Согласия (Конкорд)[102].

После удивительных и шумных представлений, музыка которых гремела в аллеях сада, простор великолепной площади, даже наполненной плотным и тяжелым шумом машин, казался относительно спокойным.

Это, наверное, красивейшая площадь в мире. Она знаменует и воплощает на языке архитектуры лучшее, что было в XVIII веке, который французы называют Le siècle des Lumières (Век светочей)[103]: магическое сочетание стройности, достоинства, подлинного величия и безошибочного вкуса. Ни чудесная, искрящаяся радостью и завораживающая гармонией зданий и фонтанов площадь Навона в Риме, ни сказочная, словно из черно-золотого кружева, брюссельская Гран-Плас, ни (быть может!) даже сама Королевская площадь в Париже не рискнут с ней сравниться. Бунин назвал ее «бальной площадью Согласия» и писал о «серебристо-зеркальном сиянии» ее «канделябров».

Украсившие ее в XIX столетии обелиск, статуи, фонари и фонтаны величественны, но не слишком соотнесены с веком XVIII[104]; и все же нечто большее, нежели архитектурная цельность или даже сам хороший вкус, сохраняют ее прежнюю безупречность. Скорее всего – это феномен растворения в «веществе Парижа» и благородной старины, и искристой современности.

Париж, вновь процитирую Гюго, «дерзает». Каждая эпоха умела сочетать свой, новый стиль с прежним, интуитивным, именно парижским чувством меры вносила в ансамбль – как годы в достойно стареющее лицо – черты меняющихся пристрастий, проходящих эпох, разных вкусов и даже торопливой моды, не теряя ни былого, ни сущего, ни неизменного во все времена стройного великолепия.

Я люблю запоздалый и пышный ампир фонтанов Иторфа с их оливково-черными с густой позолотой фигурами и триумфально взлетающими водяными струями: они ликуют, переливаются под солнцем, а дождливой ночью отблески их вздрагивают на мокрой мостовой, и золото статуй, консолей и чаш чуть мерцает в слабом свете фонарей и неверных вспышках фар проносящихся машин; люблю и вторящие им импозантные статуи городов[105] в углах площади, и древний Луксорский обелиск[106], снисходительно и великолепно соседствующий с этой суетной для него новизной и напоминающий парижанам, что были и куда более далекие времена, чем даже те, когда строилась Лютеция.

Площадь Республики

Триумфальная арка. Горельеф Ф. Рюда «Марсельеза»

Прежде парижские площади оставались ювелирными инкрустациями в хаосе старых зданий. А эта будто встала во главе города, даря взглядам и реку, и тот еще грядущий путь от Тюильри к площади Звезды (Этуаль), а через два столетия – и к небоскребам Дефанса, которые тогда, в 1989-м, уже виднелись вдали за Триумфальной аркой.

Да, именно здесь кульминация этого, как любят говорить в Париже, Триумфального пути: Елисейские Поля поднимаются от площади Согласия на запад к площади Звезды, к Триумфальной арке – к ней сходятся двенадцать широких проспектов. По Елисейским Полям маршируют войска (в тот самый день, 14 июля), здесь сияют витрины, здесь мерцают на украшенных к Рождеству деревьях льдистые лампочки, сюда торопятся туристы, здесь средоточие подлинной и мнимой парижской роскоши, фантомов богатства, суетной погони за красивой жизнью – и биение жизни вполне живой.