Парижские подробности, или Неуловимый Париж

Удивительно, что многие недолюбливают, а то и просто терпеть не могут пирамиды перед Лувром. Я же, глядя на эти полупрозрачные конструкции, словно отлитые из матовых цельных кристаллов, сквозь которые мерцает резной камень ренессансных фасадов, думаю: почти тысячелетнее строительство Лувра и всей этой единственной в мире перспективы – от Тюильри до Дефанса – наконец-то завершилось. При моей жизни и почти на моих глазах.

Парк Монсо. Решетка

Фантомы грядущего перед величием прошлого, непререкаемое доказательство единства неразрываемых временем культур. Я влюблен в эти удивительные сооружения! Лувр Луи Лево и Жака Лемерсье, он словно бы век за веком ожидал гениального китайского (американского) зодчего Юй Мин Пея, чтобы стать полностью завершенным, обрести достойное и вполне современное оформление, вписаться в новые времена.

А ведь до османовской перестройки даже здесь, где теперь пирамиды, между крыльями, что соединяли Лувр с не сожженным еще коммунарами Тюильри, рядом с Триумфальной аркой на площади Карузель, теснились ветхие дома, лишая великолепные дворцовые здания цельности и величия. А Сите, торжественный центр старого Парижа, служил приютом нищих и бандитов, где в рассыпающихся домах в одной крошечной комнате могло жить двадцать человек!

Дерзость, присущая Парижу (о которой писал Гюго: «Дерзать – вот цена прогресса»), свойственна была и Осману. И это помогло ему и его соратникам так изменить Париж.

И в годы, опошленные призывом Гизо[187] «обогащайтесь» (обращенным к Аристиду Саккару и ему подобным), не только изменить, но и сохранить старый город, в котором наконец стало возможным любоваться открывшимся взгляду собором Нотр-Дам или фасадами Лувра!

Когда-то, еще в начале XIX века, в Пале-Руаяле было множество лавок, трактиров, игорных заведений. Сад изменился мало: те же статуи, те же аркады, только магазины и дорогие кафе – в сумраке галерей. Цветники восхищают посетителей: сочетания растений и их цветá и оттенки – настоящая школа высокого вкуса. Фонтаны сверкают зыбкими струями, нежно туманя воздух светлыми брызгами. Парижане и парижанки всех возрастов, туристы со всех концов земли читают, вяжут, мечтают, едят сэндвичи, дремлют…

Лувр. Пирамида

Современность врывается сюда агрессивно, но весело и со вкусом. Огромные и мощные создания известнейшего ныне скульптора Арнальдо Помодоро, выставленные здесь в 2002 году, выглядели отлично: гигантские металлические ажурные сферы поддержали в Пале-Руаяле дух революций, по счастью художественных! А вот забавные и дерзкие черно-белые «пеньки» колонн работы модного художника Даниэля Бюрена и по сию пору дразнят склонных к консерватизму посетителей, но, видимо, поселились здесь навсегда: многие к ним привыкли.

Вопреки или благодаря потрясениям город обретал новые ритмы, явилась новая толпа, суетная, элегантная, мерцающая нарядами, жестами, самóй столичностью. Менялся усталый Париж, наполненный в буквальном смысле слова «блеском и нищетой». Впрочем, еще в 1840 году Эжен Фромантен[188] заметил в письме из Парижа: «Здесь красота умеет заставить не видеть уродство, и это во всем и повсюду». Таким был Париж и таким остался.

Панорама Парижа с Монмартра

Улица Ренн от Монпарнаса к набережной Сены, Бульвары – все это возникло лишь в османовском Париже, как и улица 4 Сентября, бульвар Мажента, парки Монсури и Бют-Шомон[189]. Это улицы, проходя по которым думаешь – вот он, настоящий Париж.

На картах Парижа, издававшихся в середине XIX века, принято было показывать не только существующую планировку, но и намечаемые новые проспекты. Непреклонно прямые красные и синие линии рассекают густые старинные кварталы. Случалось, проходя по какой-нибудь из этих улиц, я замечал срезанный угол дома, искусственный (как мне казалось) перекресток – следы «сабельных ударов», которые можно сравнить с глубокими шрамами от операции, сохранившей жизнь.

Париж стал городом респектабельным, столичным, фешенебельным, обретая новый урбанистический комфорт и тот облик, который определяет и сегодняшнее от него впечатление. Что и говорить, иные романтические уголки и здания исчезли, но исчезли в центре города и зловонные трущобы, темные и опасные закоулки.

Париж вольно вздохнул, ветры рванулись в простор «прорубленных» широких авеню. Новые водопроводы, стоки; в домах наконец стали появляться ванные комнаты и даже вполне современные гигиенические устройства. «Eau et gaz à tous les étages»[190] – гордая формула нового комфорта родилась именно тогда.

Экипажи катились все быстрее, «сабельные удары» открыли путь новым маршрутам омнибусов (со времени Всемирной выставки 1855 года они стали двухэтажными), к концу 1860-х их было уже более тридцати. Каждая линия отличалась цветом карет и сигнальных фонарей (желтый батиньольский омнибус с красными фонарями – почти действующее лицо в романе Золя «Добыча»). Грохот колес наполнял город, смягчаясь в центре новым, макадамовым покрытием улиц, стремительное мерцающее движение текло по проспектам, где еще не осела пыль недавних строек.