Парижские сестры

Воспользовавшись отсутствием мадемуазель Ваннье, Клэр присоединилась к болтовне и сплетням с другими швеями, сидевшими за столом: по слухам, одна из моделей салона вступила в связь с немецким солдатом, и тут мнение девушек разделилось. Некоторые испытывали подлинный шок и отвращение, другие же интересовались: а что делать девушке? Французов в городе сейчас осталось так мало, ведь любой трудоспособный мужчина, которому удалось выжить, отправлялся работать на фабрики и в лагеря Германии, и молодым француженкам приходилось поневоле выбирать: остаться в старых девах или быть изнеженной и избалованной богатым немецким любовником.

Из-под ресниц Клэр взглянула на Мирей, сидевшую рядом. В эти дни она казалась такой отстраненной. Мирей больше не участвовала в девичьей болтовне, стараясь сосредоточиться на своей работе. Теперь она всегда была занята, ничем не напоминала живую, веселую подружку, какой была до оккупации, и, казалось, большую часть времени была погружена в свои мысли. Даже по вечерам и в выходные дни она оставалась замкнутой, часто пропадала неизвестно куда и не приглашала Клэр с собой. Расспрашивать Мирей не имело смысла, как поняла Клэр, поскольку подруга в ответ только грустно улыбалась и качала головой, отказываясь отвечать. Возможно, она действительно играла в свое «сопротивление», как и грозилась, едва вернувшись в Париж, но Клэр не могла понять, какую пользу подобные игры могут принести их родине. Однако если Мирей приспичило ввязяться в шпионскую авантюру и водиться с какой-то компанией, пусть себе тешится.

Но Клэр действительно скучала по дружбе, которую они когда-то разделяли. На данный момент в комнатах над магазином спали только две другие девушки, они были из другой смены, поэтому, как правило, исключали Клэр из своих развлечений, предполагая, что она будет проводить свободное время с Мирей.

Клэр отрезала нитку и стала разглаживать алую ткань, наслаждаясь чувством, доставляемым этой роскошью. Ее пальцы, загрубевшие от холода и работы, слегка зацепились за креп.

Потирая большим пальцем потрескавшуюся кожу на кончиках остальных пальцев, Клэр мысленно перенеслась обратно в годы, проведенные в Порт-Мейлон. После того, как ее мать умерла от пневмонии, спровоцированной сыростью, холодом и истощением, оставив свою единственную дочь с наследством из серебряного наперстка и подушечки для булавок, наполненной кофейной гущей, Клэр пришлось взяться за штопку носков и починку одежды отца и четырех старших братьев. Булавки и иголки быстро ржавели на морском воздухе, и ей приходилось часто останавливаться, протирая их наждачной бумагой, чтобы они не затупились и не испачкали ткань рубашек отца и братьев маленькими коричневыми отметинами, так похожими на высохшие капельки крови. Пока она сидела за шитьем рядом с кухней, которая теперь стала ее домом, ее и без того израненные пальцы покрывали все новые и новые трещины, но в ней понемногу зрела решимость сделать доставшееся наследство из иголок и булавок своим пропуском в лучшую жизнь. Ведь это было все, чем она обладала. И ей нужно воспользоваться всем этим, чтобы не последовать по стопам матери и избрать свой собственный путь. Клэр не выдерживала мыслей о могиле матери в церковном дворе на холме. Вместо этого она предпочитала думать о возможной жизни в другом месте, где все исполнено элегантности и утонченности. Поэтому она сосредотачивалась на том, чтобы ее швы становились все тоньше и аккуратнее, чтобы шитье было быстрым, но тщательным.

Ее раздумья о столь приятных для нее вещах были своего рода способом хотя бы на время убежать от грубого, требующего постоянной покорности воспитания в доме, полном мужчин, проводящих все свое время в попытках удержать рыбацкие сети от цепкой хватки холодных атлантических вод. Когда ее отец и братья уходили в плавание, она предлагала соседям по поселку свои услуги по пошиву, получая за это по несколько су, которые хранила в старом носке, упрятанном на самое дно ее швейной корзинки. Носок понемногу становился все тяжелее и растягивался под весом копившихся в нем монет. Однажды она пересчитала свои деньги и обнаружила, что у нее их достаточно на билет до Парижа.

Ее отец едва отреагировал, когда она сказала ему, что уезжает. Она подозревала, что это будет для него бóльше облегчением, чем что-либо еще, ведь надо будет кормить на один рот меньше. И Клэр чувствовала, что она своим присутствием все сильнее напоминает ему о мертвой жене, ее матери, и это напоминание, вероятно, пронзало его сердце чувством вины всякий раз, когда он смотрел на нее. Он должен понимать, что ей негде будет жить, поэтому он не вправе обвинять ее в том, что она хочет уехать. Он отвез ее на станцию в Кемпере и похлопал по плечу, когда пришел поезд, взяв ее сумку и протянув ей, когда она поднялась по ступенькам в вагон: вот и все благословение, на которое он оказался способен, но даже оно превзошло ее ожидания.