Парижские тайны. Том 2

– Ну, коли так, то это была весьма странная молитва! Были слышны только сдерживаемые стоны, да еще время от времени он бормотал сквозь зубы: «Боже мой… боже мой… боже мой!..», словно был в полном отчаянии. А потом… вот что самое странное… Судорожным движением он поднес руки к груди, как будто хотел расцарапать ее ногтями, при этом рубашка его распахнулась, и я отчетливо увидел на его волосатой груди небольшой красный бумажник, он висел у него на шее… на стальной цепочке…

– Вот так штука… вот так штука… Ну и что из того?

– А то, что, увидя все это, я никак не мог решить, оставаться мне в кабинете или уйти.

– Надо признаться, и я на вашем месте был бы в нерешительности, не знал бы, какой политики придерживаться.

– Я застыл на месте… в полном замешательстве, и вдруг наш патрон поднимается и разом поворачивается в мою сторону; в зубах у него был старый носовой платок в клеточку… очки его остались лежать в кресле… Нет… нет, господа, я в жизни не видел у человека такого выражения лица: он походил на помешанного. Я в страхе попятился… Клянусь, я был не на шутку испуган! И тогда он…

– Схватил вас за горло?

– Не угадали. Сперва он уставился на меня с потерянным видом; потом выронил носовой платок, который, без сомнения, разорвал в клочья, когда скрипел зубами, и с воплем кинулся ко мне в объятия, отчаянно крича: «Господи, до чего я несчастен!»

– Что за выходка?!

– Вот тебе и выходка! Ну ладно!.. Но, признаюсь, когда он поднял голову, напоминавшую обтянутый кожей череп, и произнес эти слова… таким душераздирающим голосом… я бы даже сказал, почти певучим и нежным голосом…

– Нежным голосом… ну, знаете… нет на свете такой трещотки, нет такой осипшей совы, чье уханье не покажется нежной музыкой по сравнению со скрипучим голосом нашего патрона!

– Все это, возможно, и так, но тем не менее в ту минуту голос его звучал так жалобно, что я был растроган, тем более что господин Ферран обычно не склонен давать волю своим чувствам. «Сударь, – начал я, – поверьте…» – «Перестань! Перестань! – ответил он, не дав мне договорить. – Становится легче, когда можешь кому-нибудь признаться, как сильно ты страдаешь…» Он явно принимал меня за кого-то другого.

– Патрон обратился к вам на «ты»? В таком разе вы должны поставить нам две бутылки бордоского вина:

Когда патрон на «ты» с тобой,
Плати за выпивку, друг мой!

Так гласит поговорка, а это дело святое! Ведь поговорки выражают народную мудрость.

– Послушайте, Шаламель, да оставьте наконец свои ребусы! Понимаете, господа, когда я услышал, что патрон говорит мне «ты», я тут же понял, что он либо обознался, либо в лихорадочном жару. Я высвободился из его объятий и сказал ему: «Успокойтесь, сударь!.. Успокойтесь!.. Это я, старший письмоводитель». Тут он тупо уставился на меня.

– В добрый час! Наконец-то вы говорите правду.

– Глаза у него блуждали. «Что?! Как вы сказали?.. – воскликнул он. – Это вы тут?.. А чего вы хотите?..» И при каждом новом вопросе он проводил ладонью по лбу, как будто стремился разогнать туман, обволакивавший его мозг.

– Туман, обволакивавший его мозг… Вы говорите как по писаному… Браво! Послушайте, наш глубокоуважаемый старший письмоводитель, этак мы с вами скоро сочиним целую мелодраму:

Когда ты о душе сказал так хорошо и прямо,
Садись и сочиняй скорее мелодраму!

– Да помолчи наконец, Шаламель!

– Что же все-таки творится с нашим патроном?

– Ей-богу, ничего понять не могу! Но одно могу сказать совершенно твердо: когда к нему вернулось самообладание, он запел совсем по-иному. Господин Ферран грозно нахмурил брови и быстро заговорил, не давая мне даже времени ответить: «Что вы тут делаете? Давно ли вы здесь находитесь?.. Выходит, я не могу спокойно побыть в своем кабинете? Меня и тут окружают лазутчики! Что я говорил? Что вы услышали? Отвечайте… Отвечайте же!» При этом у него был такой злобный вид, что я поторопился сказать: «Я ничего не слышал, сударь, я только что вошел». – «Вы меня не обманываете? Вы не лжете?» – «Нет, сударь». – «Ну ладно! А что вам угодно?» – «Вы должны подписать несколько бумаг, сударь». – «Давайте их сюда». И он принимается подписывать, подписывать одну бумагу за другой… даже не читая. Так он подмахнул с полдюжины нотариальных актов, он, который обычно своего росчерка не поставит, не прочитав бумагу, можно сказать, по складам, по буковкам, да еще не раз, а два – с первой строки и до последней. Время от времени рука его останавливалась, казалось, им владеет навязчивая идея, а потом он опять принимался быстро-быстро, почти судорожно выводить свою подпись. Когда все было подписано, он предложил мне убираться к себе; выйдя из его кабинета, я услышал, как он стал спускаться по лесенке, ведущей во двор.

– Я снова возвращаюсь к своему вопросу… Что с ним все-таки творится?

– Господа, а может, он так горюет по госпоже Серафен?

– Как бы не так! Станет он о ком-нибудь горевать? Он-то!