Парижские тайны. Том I

— Господин комиссар! — вскричал Морель, не слушая Родольфа. — Вы отнимаете дочь у отца, даже не говоря, в чем ее обвиняют! Я хочу все знать!.. Луиза, может, ты сама скажешь?

— Ваша дочь обвиняется в детоубийстве, — сказал комиссар полиции.

— Я… я не понимаю…

И потрясенный Морель забормотал что-то неясное.

— Вашу дочь обвиняют в том, что она убила своего ребенка, — объяснил комиссар полиции, глубоко потрясенный этой сценой. — Но то, что она совершила это преступление, еще не доказано.

— О нет, нет, этого не было! — с силой воскликнула Луиза, поднимаясь с колен. — Клянусь вам, он был уже мертв! Он уже не дышал, он был совсем холодный… Я потеряла голову, и в этом все мое преступление… Но чтобы я своего ребенка… Нет, нет, никогда!

— Твоего ребенка, несчастная? — вскричал Морель, воздевая обе руки, словно он хотел уничтожить Луизу этим жестом и этим страшным возгласом.

— Пощади, отец, пощади меня! — воскликнула Луиза.

Воцарилась тяжкая, жуткая тишина, а затем Морель заговорил еще более страшным голосом:

— Уведите ее, господин комиссар, уведите эту тварь… Она мне больше не дочь…

Гранильщик хотел выйти, но Луиза бросилась ему в ноги, обхватила обеими руками его колени и, откинув голову, закричала с отчаянием и мольбой:

— Отец мой! Выслушайте меня, только выслушайте!

— Господин комиссар, заберите ее, я вам ее оставляю, — повторял гранильщик, тщетно пытаясь освободиться от рук Луизы.

— Послушайте ее! — вмешался Родольф, останавливая его. — Не будьте хоть сейчас таким безжалостным.

— И это она! Господи боже мой, она! — повторял Морель, пряча лицо в ладонях. — Обесчещенная!.. Подлая!..

— А если она приняла бесчестие, чтобы вас спасти? — тихо спросил его Родольф.

Эти слова поразили гранильщика как молния. Он посмотрел на свою заплаканную дочь, все еще обнимающую его колени. Его вопрошающий взгляд был неописуем. И вдруг он проговорил глухим голосом сквозь стиснутые от ярости зубы:

— Нотариус?

Ответ уже дрожал на губах Луизы… Она готова была сказать, но, видимо, какая-то мысль удержала ее; она опустила голову и промолчала.

— Да нет же, еще сегодня утром он хотел посадить меня в тюрьму! — засмеявшись, продолжал Морель. — Значит, это не он? О, тем лучше, тем лучше!.. Ей нечем даже оправдать свою вину, значит, я тут ни при чем, я не виноват в ее бесчестии… и могу проклясть ее без угрызений совести!..

— Нет, нет, не проклинайте меня, отец! Вам я все расскажу, только вам одному. И вы увидите, увидите, достойна ли я прощения…

— Выслушайте ее ради бога! — сказал Родольф.

— О чем она может мне рассказать? О своем бесстыдстве? Пусть расскажет всем, а я подожду…

— Сударь! — воскликнула Луиза, обращаясь к комиссару полиции. — Сжальтесь! Позвольте мне сказать несколько слов моему отцу наедине… прежде чем мы расстанемся, может быть навсегда. И перед вами я все расскажу, наш спаситель, но только вам и моему отцу…

— Я согласен, — сказал комиссар.

— Неужели у вас нет жалости? Неужели вы откажете ей в последнем утешении? — спросил Родольф Мореля. — Если вы хоть немного благодарны мне за все доброе, что я для вас сделал, не откажите вашей дочери в этой последней милости.

После минуты угрюмого и злобного молчания Морель проговорил:

— Пошли!

— Но куда? — удивился Родольф. — Рядом вся ваша семья…

— Куда? — переспросил гранильщик с горькой иронией. — Куда мы пойдем? Наверх, наверх, в мансарду… поближе к телу моей маленькой дочки… Самое подходящее место для таких признаний, не правда ли? Пошли! Посмотрим, посмеет ли Луиза лгать перед трупом своей сестренки. Идем!

И Морель с блуждающим взглядом вышел из комнаты, не оглядываясь на Луизу.

— Сударь, — тихо сказал комиссар Родольфу. — Ради бога, сократите как можете этот тягостный разговор из жалости к несчастному отцу. Вы были правы, боюсь, его рассудок не выдержит, у него и сейчас был уже взгляд безумца…

— Да, я, как и вы, опасаюсь нового и ужасного несчастья. Постараюсь, чтобы это горестное прощание длилось недолго.

И Родольф начал подниматься по лестнице вслед за гранильщиком и его дочерью.

Каким бы ни был странным и зловещим выбор Мореля, он, так сказать, определялся расположением комнат: комиссар полиции согласился ждать у Хохотушки, семья Мореля занимала комнату Родольфа, значит, оставалась только мансарда.

В этот жуткий склеп под самой крышей и пришли Луиза, ее отец и Родольф.

Глава IX ИСПОВЕДЬ

Жестокое и мрачное зрелище!

Посреди мансарды, такой, как мы ее описали, на топчане старой идиотки лежало тело умершей утром девочки, прикрытое рваным одеяльцем.

Потоки яркого света, проникая сквозь узкое окно в потолке, падали на лицо трех актеров этой сцены, превращая их в белые маски с резкими черными тенями.

Родольф стоял, прислонившись спиной к стене; у него было тяжко на душе.

Морель присел на край своего верстака, понурив голову и опустив руки; пристально и угрюмо смотрел он на топчан, где лежало тельце маленькой Адели.

При виде ее гнев и возмущение гранильщика постепенно уступили место горечи и невыразимой печали; он обессилел и согнулся под тяжестью нового удара судьбы.