Парижские тайны. Том I

Не прошло и минуты, как калитка отперта. «Оставайся здесь, — говорит Грамотей Сычихе, — и работай сигналом,[76] если что-нибудь услышишь». — «Продень стилет в петлицу жилета, чтобы он был у тебя под рукой», — просит одноглазая. Грамотей входит в сад. Я говорю себе: «Господина Родольфа нет с ними; жив он или мертв в эту минуту, я ничем не могу ему помочь, но друзья наших друзей — наши друзья…» О, простите меня, монсеньор!

— Продолжай, продолжай. Что же дальше?

— Я говорю себе: «Грамотей может укокошить господина Мэрфа, друга господина Родольфа, который ничего дурного не ожидает». Вот тут и находится самая горячая точка. Прыгаю с дерева рядом с Сычихой и отвешиваю ей два удара кулаком… отборных удара… Не охнув, она бухается на землю… Я вхожу в сад… Дьявольщина, господин Родольф!.. Было слишком поздно…

— Бедный Мэрф!..

— Услышав скрип калитки, он, верно, вышел из передней; и теперь, раненый, боролся с Грамотеем на крылечке, но не сдавался, не звал на помощь. Молодчина! Он, как хороший пес, кусается, но не лает. Подумав так, я бросился в общую кучу и схватил Грамотея за ногу, единственное место, до которого можно было добраться. «Да здравствует хартия! Это я. Поножовщик! Расправимся с ним на пару, господин Мэрф!» — «Это ты, злодей! Откуда взялся?» — кричит мне Грамотей, обалдевший при моем появлении. «До чего же ты дотошный», — отвечаю я, зажимая его ногу между коленями, и сразу же хватаю руку, ту самую, в которой он держит кинжал. «А что с Родольфом?» — спрашивает господин Мэрф, по мере сил помогая мне.

— Мужественный, замечательный человек, — горестно прошептал Родольф.

— «Не знаю, — говорю я, — возможно, эти скоты его убили». И принимаюсь еще сильнее тузить Грамотея, который пытается ударить меня кинжалом, но я грудью навалился на его правую руку, и он не может ее поднять. «Неужто вы одни здесь?» — спрашиваю я господина Мэрфа, продолжая сражаться с Грамотеем. «Есть тут неподалеку народ, но мне не докричаться», — отвечает он. «А это далеко?» — «Нет, минут десять ходьбы». — «Давайте звать на помощь, прохожие услышат и придут на выручку». — «Нет, раз мы захватили его, пусть остается здесь… Кроме того, я ослабел, я ранен», — говорит мне Мэрф. «Дьявольщина, тогда идите за подмогой, если у вас хватит сил. Я постараюсь удержать его; вытащите нож из его руки и помогите мне прижать его своим телом; хотя он вдвое сильнее меня, ручаюсь, что не упущу злодея, только бы мне зацепить его…» Грамотей ничего не говорит, слышно было, что он дышит тяжело, как вьючное животное; но, дьявольщина, какая сила! Господину Мэрфу так и не удалось вырвать кинжал, зажатый в руке злодея, словно в тисках. Наконец, придавив всем своим телом его правую руку, я закидываю руки за его шею и соединяю их… словно собираюсь обнять. Защемить Грамотея было моей давнишней мечтой; после чего я говорю Мэрфу: «Поторопитесь… я жду вас. Если у вас найдется лишний человечек, пошлите его подобрать Сычиху за калиткой, я ее здорово пристукнул». Я остаюсь один на один с Грамотеем. Он знал, что его ожидает.

— Он ничего не знал!.. Да и ты, приятель, не знаешь, — сказал Родольф мрачно, и на лице его появилось то жесткое, чуть ли не свирепое выражение, о котором мы уже говорили.

Поножовщик удивленно взглянул на Родольфа.