Парижский эрос

— Так что, вам это не кажется слишком безобразным? Слишком расходящимся с тем, к чему я стремился? Вы ведь понимаете, к чему я стремился? Не стесняйтесь меня критиковать. Напротив, я на вас рассчитываю. Скажите, что мне переделать. Прежде всего, вы здесь у себя дома. Вы здесь полная хозяйка.

— Да нет же, уверяю вас. Покамест я не вижу надобности ни в каких переделках… Может быть, в дальнейшем увижу…

— В дальнейшем… Как сладостно слышать от вас «в дальнейшем»… Так живо представляешь себе заранее наши встречи здесь; часы, которые мы будем вместе проводить…

Он сжимает ей руки. Она сидит подле него на канапе, очень чинно. Еще не решилась снять ни шляпы, ни вуали. Но он дал себе слово быть терпеливым, не пугать ее ни в каком смысле. Впрочем, это маленькая шляпа, а вуаль совсем прозрачная, за исключением крупного узора, искусно помещенного перед глазами.

— Тут есть еще что посмотреть, дорогая. По-моему, спальня, пожалуй, лучше гостиной. Но вы это сами решите…

У нее, однако, еще нет желания видеть спальню. Рука ее в руке Саммеко сопротивляется. Он немного встревожен.

— Итак, есть спальня, как я вам говорил. И есть кухня, совсем кукольная. Она вас, надеюсь, позабавит…

Рука ослабевает. Сообщение о кухне принято неплохо. Саммеко может надеяться на успех с этой стороны. Но не это его интересует больше всего.

Он думает: «Не надо стремительности, но и не надо чрезмерной деликатности. Ситуация должна сложиться мало-помалу».

— Дорогая, вы не снимаете вуали, шляпки? Здесь очень тепло. И у вас чересчур уж вид гостьи. Повторяю, вы здесь дома. Ну же! Я покажу вам кухню только после того, как вы снимете шляпу, как в своей квартире.

Она улыбается, но все еще с очень серьезным, задумчивым видом. Соглашается, однако, развязать вуаль. Он ей скромно помогает. Снимает вуаль, потом шляпу. Подбирает с ковра две упавшие головные шпильки. Уносит в переднюю вуаль и шляпу, чтобы положить их подле муфты и мехового пальто, которые она там оставила.

Говорит ей через дверь:

— Не знаю, хорошо ли вы видели переднюю. Мне было нелегко разыскать эту вешалку. Идите сюда, посмотрите.

Она встает, идет в переднюю, рассматривает ее обстановку, одобряет ее. Глядится в зеркало вешалки, обрамленное цветочной гирляндой с раскрашенными выпуклостями. Он осторожно берет ее за плечо, привлекает к себе, несколько раз целует ее в виски, в глаза; ищет ее губ. Нельзя сказать, чтобы она противилась, но она и не отдается. Сохраняет некоторую натянутость, и ее пробирает иногда легкая дрожь, в которой Саммеко не узнает трепета любовного возбуждения. Когда поцелуй коснулся губ, она их не отвела, но почти не разжала, и тотчас же вырвалась.

Полчаса проходят в передней, в кухне, где она повела себя менее принужденно, смеясь, позволяя себя целовать и собираясь немедленно позабавиться приготовлением чая (но он мягко ее отговорил от этого, предложив на сегодня ограничиться портвейном), и в гостиной, куда они вернулись. Он опять пригласил ее поглядеть на «другую комнату». Но она притворилась, будто не слышит.

Окружая ее вниманием, осторожно лаская, весело ей отвечая, Саммеко думает: «Но если она пришла, то понимает же на этот раз, что должно произойти. Не на тех ли она, кого нужно немного растормошить в определенный момент? Трудно угадать. Во всяком случае, это не кокетство. Как бы то ни было, время уходит. Только бы она вдруг не поднялась и не сказала, что уже поздно, что пора домой».

Это опасение подталкивает его на более смелые поступки. Прижавшись к ее шее с поцелуем, в который он не решается вложить столько страстности, сколько хотел бы, он пробует расстегнуть ее лиф. По ней пробегают две-три сильные судороги, одновременно реагирующие на поцелуй и на отстегивание первых пуговиц. Ей стыдно, что она так волнуется. Она старается улыбнуться. Опускает голову на плечо Саммеко и довольно звучно целует его в щеку. Но почти мгновенно от него отстраняется. Когда рукава лифа, загнувшись, соскальзывают по рукам, ее опять передергивает. Она опускает голову как можно ниже, как бы стараясь прикрыть подбородком грудь, выше кружев сорочки. И чуть только руки у нее обнажились, она их складывает крестом на груди, вцепившись пальцами в кружева и подтянув их вверх, насколько возможно. Жалобно лепечет:

— Мне холодно.

Он, улыбаясь, кивает в сторону переносной печки, излучающей невыносимый жар. Думает: «Что скажет она в спальне? Впрочем, ничего не поделаешь. Теперь не время задерживаться.»

Однако, он очень колеблется относительно дальнейших шагов. С некоторыми женщинами, которых он знал, дело шло после той стадии, какой он достиг с Мари, если не слишком быстро, то, по крайней мере, предустановленным до известной степени образом. От большей или меньшей ловкости, более или менее счастливой идеи исход, слава богу, не зависел.