Парижский эрос

— Не знаю… да… смутно я этой мыслью руководился. С тех пор как ты мне рассказал свою повесть, мне довольно часто приходит в голову на улице, когда я вижу девушку: «Не она ли это?» Иногда я принимаю в расчет протекшие годы, иногда не принимаю. У этого букиниста была куча фотографий; большинство поблекло; потусторонние существа. Впрочем, впечатление очень сильное. Это понравилось бы тебе. Некоторые гораздо новее. Среди них и эта. Ты видишь, во всяком случае, что я тебя слушал внимательно, когда ты мне описывал свою маленькую Элен.

— Да. Это поистине свидетельство дружбы.

— Я не решаюсь тебе подарить ее, потому что это все-таки не она. Но если ты не возражаешь, мы могли бы где-нибудь повесить этот снимок на стене учебной комнаты. Для нас это будет Элен или, вернее, образ Элен, оттого что образ — это не только портрет, но и знак, символ. И к тому же ты с нею к символическому языку привык.

— Наша учебная комната приобретет довольно сентиментальный вид.

— А нам-то что за дело? Тебе бы это могло быть неприятно, в конце концов, будь это действительно она. Но то, что перед нами не подлинник, является достаточной вуалью, метафизически плотной. Если нас будут спрашивать, мы сможем рассказывать что угодно. В случае надобности я скажу, что это моя сестра, чтобы иметь право рассердиться, если кто-нибудь начнет шутить.

— Тогда окажется, что я был влюблен в твою сестру.

— Да. И это очаровательно. Это будет меня утешать в том, что у меня нет сестры… Где, по-твоему, повесить карточку? Слева от двери? А?… Вот. Согласись, что у нее красивые волосы. Выражение глаз, пожалуй, не совсем то… Как ты думаешь? Судя по твоему описанию, взгляд у нее был богаче этого, зрелее, проницательнее. Проницательнее в невинном смысле; мы понимаем друг друга. Словом, покамест можно этим удовольствоваться.

— Как это покамест?

Жерфаиьон немного поколебался; затем сказал так, что нельзя было угадать, в какой мере он шутит:

— Покамест ты не найдешь Элен, потому что в этом я уверен: ты ее найдешь.

— Ты говоришь серьезно?

— Отчего же не серьезно? У меня нет ощущения бездны, как у тебя; скорее ощущение: «ничто не теряется». Все звезды Фалеса еще находятся в небе.

— Ты думаешь?

— Конечно.

— А прахом Цезаря, по словам Шекспира, затыкают, быть может, отверстие бочонка.

Жерфаньон тем временем одевался.

— Ты не идешь в Сорбонну?

— Мне там делать нечего. Но я провожу тебя в ту сторону, если хочешь.

XIV ЦАРСТВО НЕЖНОСТИ

Расставшись с Жерфаньоном перед статуей Гюго, Жалэз вышел на улицу Сен-Жак по коридорам, где на стенах представлены в желтых и синих тональностях старинные города, и без всякой цели пошел по направлению к Сене.

Мягкий, облачный, зимний день. Не пройдет и часа, как стемнеет. Равномерная облачность и уличная атмосфера служат одна продолжением другой, сливаясь и проникая друг в друга. Повсюду одно и то же интимное освещение, серо-желтое, серо-розовое. То, что немного поодаль, занавешено дымкой, не имеющей никакой толщины и заметной только по этой бахромчатости, по мягкости, какую она привносит.

Никакой цели, не правда ли, никакой тяжести на душе. Никакой срочности. Все длится с такого давнего времени, без особых усилий, без особых вопросов. Есть, пожалуй, течение, но почти неподвижное, как у тех сонных рек, которым все же даешь себя нести. Есть, пожалуй, оторванный от жизни ход мыслей, как во сне, со всех сторон поддерживаемый упругими и надежными опорами. Он их не чувствует, но они его успокаивают; так постель и подушка, не фигурируя в сновидении, вносят в него легкие инциденты, скольжение без всяких толчков, возможность шевелиться, бежать, участвовать в сутолоке, неизменно мягкую и свободную. Старые ворота образуют растушеванный свод. Фасад лавки зеленый, темно-зеленого цвета, утратившего весь свой глянец, но больше уже не способного тускнеть, так же, как цвет изумруда. Нет необходимости видеть, что происходит по ту сторону в затуманенных стеклах.

Трепетно зябкое спокойствие. Сам ты представляешь собою нечто безобидное и уязвимое. Но бывают во вселенной мгновения отдыха, и есть места, где можно укрыться. Есть, быть может, такой способ брать жизнь, который бы превращал все — почти все — в отдых и прибежище.

Легкий стук швейной машины пролетает по улице, как птица. Потом исчезает.

Элен потеряна. Но это не достоверно. Так только что сказал Жерфаньон. Над улицей словно реет сегодня приветственная лента с надписью: «Оставьте всякую безнадежность». Звенит музыка, мягкая и бахромчатая, как освещение. И эта совсем тихая мелодия, жужжащая в ушах пешехода, говорит: «Доверьтесь мне». Никакое несчастье, быть может, не имеет большого значения. Никакое событие не стоит того, чтобы совсем проснуться. Что важно, так это нежность, которая не требует борьбы, которая жалуется в меру и ни за что не мстит.