Парижский паркур

Из посетителей был только пожилой лысый дядька, читавший газету и откусывающий от багета (значит, ему они их испекли, а нам нет?), запивая кофе из крошечной чашечки. Ника постаралась и выбрала почти все виды «макарунс» (еще бы, за мои-то денежки) – и с запахом роз, и с карамелью, и с молочным шоколадом, и с чаем матча, и с апельсином, и даже с каким-то пэшн фрут.

Хозяйка кафе улыбнулась довольно дружелюбно и к кофе, помимо заказанных «макарунс», вынесла еще печенье, ломкое, хрустящее, с поджаренными тонкими краями, и объяснила, что называется оно «черепица».

– Черепица? – переспросила Ника. – Вау! Пойду помою руки.

Хозяйка показала знаком, где туалет, а я, воспользовавшись Никиным отсутствием, спросила, как поживает мальчик, который у них живет или работает.

– What boy? – не поняла хозяйка.

Я объяснила по-английски, как из кафе утром выходил мальчик и он плакал.

Но хозяйка, вежливо улыбнувшись, пожала плечами. У них нет мальчиков. Только она и охранник. Она выпекает хлеб и варит кофе. Он охраняет. И никто у них не живет.

– Sorry, – пробормотала я и принялась скорее за кофе.

Ника вернулась, а я все была погружена в свои мысли. Может, мальчик все-таки был видением? Эдаким призраком предместья Парижа?

Я глотала кофе, горячий, сладкий – как лекарство. Мне хотелось, чтобы навязчивая картинка с мальчиком исчезла. Потому что она меня тревожила.

– А тебе не стыдно? – вдруг спросила Ника, откусывая от своего пирожного.

– За что? – я чуть не подавилась «черепицей». Ника все-таки следила за моими занятиями паркуром, что ли?

– Велл, что родители послали нас в Париж, чтобы мы прикоснулись к прекрасному, а мы болтаемся с тобой по великим музеям и ничего прекрасного понять не можем. Ну, ничего нас с тобой не трогает так... До глубины души.

– Чего это ты задумалась о глубине души? – с подозрением спросила я.

– Я же без пяти минут актриса. Если завтракать так каждый день, меня однозначно возьмут на роль полной девушки в том сериале!

– Ну хорошо, – кивнула я, – давай сегодня будем стараться проникнуть в суть музеев. Что там у нас по списку?

– Музей Науки и Индустрии в парке Ла-Виллет, – проговорила Ника, заглянув в свой справочник.

– Что ж, попробуем быть серьезными, – кивнула я. – Если папуля позвонит, а он это явно сделает, будет что ему рассказать.

Я бросила взгляд на хозяйку.

Она что-то негромко спросила у лысого дядьки, он ей ответил, кивнув на чашку с кофе, а потом она застыла рядом с ним на несколько минут, глядя в окно и думая о чем-то своем.

Музей Науки и Индустрии находился в огромном современном здании и весь был из стекла и металла, как говорит про такие здания мой папа.

– Думаешь, это кубизм? – спросила я, поднимаясь по ступенькам. – Или какой-нибудь конструктивизм?

– Думаю, хай-тек, – важно сказала Ника, но тут же призналась, – в путеводителе прочла. А вообще тут – кул.

Внутри и правда было «кул», как в космическом корабле, тоже везде металл и пластик, сплошная автоматика и свисающие с потолка серебристые звездочки.

Мы честно обошли столько экспозиций в Индустриальном музее, сколько смогли, и по дороге все проверяли друг друга, чтобы не забыть, какие факты мы должны запомнить и с придыханием выложить родителям.

– Как называлась эта экспозиция, хани?

– «Образование Вселенной».

– И как та образовалась?

– Э... ээ... сначала были элементы... упс. Материя. Она...

– Bang!

– Икзектли. Взорвалась. Взорвалась и образовались... Планеты.

– Галактики, Ника.

– Да, галактики.

– Потом звезды.

– Ага!

– А потом уже планеты...

– А потом и мы с тобой. Пойдем вот туда! Там показывают нарезку из научно-фантастических фильмов. Хочу посмотреть на молодого Клуни.

В общем, мы честно старались проникнуться духом Индустриального музея и даже поучаствовали в такой игре: на стену проецировались те самые отрывки из фильмов, а ты подходишь к стене, и камера ловит тебя и транслирует изображение на ту же стену. То есть делает тебя участником фильма. Ника ходила вдоль стены, поднимала и опускала руки, корчила рожи среди монстров, мутантов и инопланетян, а я все снимала на камеру в телефоне.

Но думали мы обе явно о другом. Ника, похоже, грезила «Макдоналдсом», который заприметила у входа в музей. Я никак не могла выкинуть из головы мальчика.

Наконец я сдалась. Спустилась в холл, уселась на красную клеенчатую скамейку. Ума не приложу, почему в музеях все время такие странные скамейки – то каменные, то клеенчатые, противно прилипающие к ладоням. Наверное, чтобы посетители не засиживались, а бежали скорее любоваться экспозициями.

А для таких лентяек, как мы с Никой, сойдет и клеенка. Я достала блокнот, а Ника со вздохом потащилась в кафетерий. Она принесла сэндвичи и чай, а я очень быстро делала набросок мальчика. Это был единственный способ освободить мозг от картинки. Перенести ее на бумагу.

– Знаешь, – сказала Ника, усаживаясь рядом со мной на скамейку, – а тут неплохо.