Парижский сплин

Там были странные мужские и женские лица, отмеченные трагической красотой; мне казалось — я уже видел их в такие времена и в таких странах, которые уже не могу точно вспомнить; они внушали мне скорее братскую близость, нежели страх, который обычно рождается при виде незнакомцев. Если бы я захотел как-нибудь точнее определить странное выражение их взглядов, я сказал бы, что никогда не видал глаз, в которых сильнее сверкали бы — ужас перед скукой и неумирающая жажда ощущать жизнь.

Едва усевшись, мы с хозяином оказались уже давнишними и полнейшими друзьями. Мы поели, выпили сверх всякой меры всевозможных изумительных вин, и — вещь не менее изумительная! — несмотря на то, что прошло несколько часов, мне казалось, что я не более пьян, чем они. Впрочем, наша обильная выпивка время от времени прерывалась игрою в карты, этим сверхчеловеческим наслаждением, и я должен сказать, что я с героической беззаботностью и героической легкостью поставил и проиграл свою душу. Душа есть нечто столь неосязаемое, столь часто ненужное и порой столь стеснительное, что от этого проигрыша я испытал немного меньше волнения, чем если бы на прогулке выронил свою визитную карточку.

Мы не спеша выкурили несколько сигар, несравненный вкус и аромат которых порождал в душе тоску по неведомым странам и радостям; и, опьяненный всеми этими наслаждениями, в порыве фамильярности, которая, казалось, не была ему неприятна, я схватил наполненную до краев чашу и смело воскликнул: «За ваше бессмертное здоровье, старый Козел!»

Мы также поговорили о Вселенной, об ее создании и о будущем разрушении; о великой идее нашего века, то есть о прогрессе и о совершенствовании, а кроме того — вообще о всевозможных человеческих стремлениях. На сей счет Его Высочество оказался неистощим по части легких и совершенно неотразимых шуток; он изъяснялся с таким приятным выговором и шутил с такою непринужденностью, каких мне не случалось встречать ни у кого из самых прославленных мастеров легкой беседы. Он показал мне нелепость различных философских систем, владевших доныне человеческим мозгом, и даже соблаговолил доверить мне несколько основных принципов, выгоду обладания которыми мне нет смысла делить с кем бы то ни было. Он никоим образом не жаловался на дурную славу, которой пользуется во всех частях света; заверил меня, что сам всех более заинтересован в разрушении суеверия, и признался, что за свою собственную власть был испуган только один раз, когда услыхал, как некий проповедник, более тонкий, нежели его собратья, закричал с кафедры: «Дорогие братья мои, никогда не забывайте, когда услышите восхваление прогрессу и просвещению, что самая хитрая уловка дьявола — это уверить вас, будто он вовсе не существует!»

Воспоминание об этом славном ораторе естественно привело нас к разговору об академиях, и необычайный мой сотрапезник заверил меня, что он во многих случаях не преминул направить перо, речь и мысль педагогов, а также что он почти всегда лично, хоть и незримо, присутствует во всех академических собраниях.

Ободренный такой добротой, я спросил у него, что слышно о Боге и давно ли он Его видел. Он ответил мне без затруднения, но с некоторым оттенком печали: «Мы здороваемся при встрече, но — как два старых господина, в которых врожденная вежливость все же не может вполне загасить воспоминаний о давней вражде».

Вряд ли Его Высочество давал когда-нибудь столь продолжительную аудиенцию простому смертному — и я побоялся быть в тягость. Наконец, когда трепетная заря уже осветила стекла, эта преславная личность, воспетая столькими поэтами и обслуживаемая столькими философами, которые, сами того не зная, трудятся во славу ее, мне сказала: «Я хочу, чтоб у вас осталось обо мне хорошее воспоминание. и хочу доказать вам, что я, о котором говорят столько дурного, бываю иногда благодетелем. Чтобы возместить неисцелимую потерю, потерю вашей души, я дарю вам ту ставку, которую вы бы выиграли, если бы удача была на вашей стороне: иными словами, я даю вам силу в течение всей жизни облегчать и побеждать то своеобразное влечение к скуке, которое есть источник всех ваших болезней и всего вашего жалкого прогресса. Никогда не придумаете вы себе желания, которое я не помогу вам осуществить; вы будете царить над своими обыкновенными собратьями; вам будут льстить, даже поклоняться; серебро, золото, бриллианты, волшебные замки сами придут к вам и будут просить взять их; вы будете менять родину и посещать иные страны всякий раз, как вам подскажет воображение; вы без устали будете предаваться сладострастию в очаровательных странах, где всегда тепло и где женщины благоухают, как цветы… И прочее, и прочее», — прибавил он, подымаясь и отпуская меня с доброй улыбкой.