Парк 300

   -Скажем, добрыми, нежными, ласковыми, влюбленными в кого-то?

   -Почти уверена, что так и есть. Точнее было до того, как твой солдафонский палец не спустил курок. Ты ж их пристрелил?

   Крамир молча кивнул, но в темноте было не разобрать. Агата даже не посмотрела на своего спутника, она увлеклась созерцанием звёздного неба.

   -И как быть?

   -Корамир, дорогой, - оживилась Агата и заговорила серьёзным тоном, повернувшись к лицу мужчины, - ты только и делал, что убивал. Что ты умеешь также хорошо, как отнимать жизни? Правильно молчишь. Ответ простой. Тогда зачем ты заморачиваешься?

   -Не знаю. Сегодня будто шоры сбросил.

   -Проповедовать пойдёшь?

   -Почему нет?

   -К чёрту, Корамир! Не говори чепухи! Милый мой, ты всегда был жёсток и горяч, почему сейчас я не узнаю своего давнего друга? Что в тебе сломалось? Размяк? Почему?

   -Каждая тварь на этой земле может быть кем-то ещё, - тяжело проговорил Вард, - это угнетает.

   -Хосподи, да с чем ты таким встретился, что мозги совсем сдвинулись?

   -С хамелеоном.

   -Кем? Кто это?

   -Инертное существо. Безличностное почти. Но коварное.

   -Ты не болен?

   -Возможно. Не переживай, не серьёзно.

   -По голове тебя стукнуть что ли? - Агата обняла голову Крамира и поцеловала в губы, в щеки, подбородок, шею.

   -Немного другим представлялось мне наше свидание.

   -Каким? Кино, ресторан, чей-то дом, постель?

   -Вроде того.

   -Скучно.

   -Пожалуй.

   -А под звёздами. И на морозце. Вот это экстрим. Да, мой сбрендивший солдафон?

   Крамир обнял Агату, они целовались и любили друг друга, не замечая мелких снежинок, которые так бесстыдно падали на горячие тела, обжигая их приятным холодком.

   Поздняя ночь застала любовников на мостовой. Поймать такси в этом районе в столь поздний час оказалось невозможным. Крамир и Агата шли вдоль совершенно пустой улицы: ни души, ни машины. Окна низких домов давно потухли. Ночных заведений поблизости не было.

   -Мне прекрасно, когда я с тобой.

   -Сантименты. На тебя не похоже. Ты суровая женщина.

   -Ты сам говорил, что человек способен меняться.

   -Быть разным. Это другое.

   -Пусть так. С тобой я немного другая. И мне безумно нравится это. Я не люблю тебя, но влюблена. А порой только это чувство может считаться самым искренним.

   -Полагаешь? - Крамир поднял брови в удивлении.

   -Уверена. Когда человек любит, в его голове рождаются химеры - ревность, быт, собственничество. Пока влюблён, кажется, что весь мир благоволит тебе. Это прелестное чувство. Спасибо тебе за него.

   Крамир не ответил, только ещё раз поцеловал свою женщину.

   -Давай заведём семью?

   -Неожиданно.

   -Серьёзно. Я буду стирать, готовить, убираться. Ты - смотреть ТВ, вонять и брюзжать.

   -Разве это правильно?

   -Всё равно. Иногда наоборот, что правильно, а что нет - непонятно. Даже понятия могут быть другими. Что уж о людях говорить.

   -Мда.

   -Что скажешь?

   -Я думал, шутка закончена. Если ты серьёзно, то я против.

   -Не нравлюсь? - Агата картинно надула свои пухлые губки.

   -Не смогу.

   Из дворовой арки выросло несколько человек. Они появились так быстро, что ни Агата, ни Крамир не успели понять, что произошло. Трое мужчин, каждый в тёмном облачении, молча, направили руки в сторону пары. Агата от неожиданности попятилась, наступила на край шубы и упала на землю. Раздались громкие выстрелы. Один за другим они прошивали тишину мёртвой улицы. Крамир согнулся, раненый в бок, бросился на стрелявшего, выбил оружие и повалил его наземь. Резкими движениями рук свернул шею упавшему человеку, но не успел заняться следующим нападавшим. Несколько вспышек практически в упор скосили Крамира, оставив обездвиженное, кровоточащее тело на мостовой. Потухающим сознанием Крамир уловил ещё несколько залпов автоматического оружия. Без сомнения, снаряды предназначались его подруге. Крамир невольно сомкнул веки и понемногу отключался, слыша отдаленное цоканье убегающих по асфальту мужских каблуков.

Часть II. Контрабандисты .

   В округе гасли фонари. Улицы замерли полчаса назад, предупреждая недобрый знак. Семья Брандшмидтов припомнила грустные рассказы своей старой бабки, которая отдала душу всевышнему более десяти лет назад. Юный Ян представил, как иссушенное, разваливающееся на части, жёлтое лицо пробабки замирает, черные зрачки ищут далекий образ в колодце подряхлевшей с годами памяти. Она всегда сидела в своём ветхом, твёрдом креслице, никто больше, кроме нее, не смел посягнуть на своеобразный трон. Говорила старуха мягко, аккуратно, будто подбирала каждое слово, мысленно взвешивала его и, убедившись, что вес тот, что нужен для глубины истории, вставляла его в мозаику рассказа, как отшлифованный временем бриллиант. Потому, быть может, Ян не мог назвать свою пробабку болтуньей. Старая женщина всегда искала общения, но найдя его, старалась быть краткой, но внушительной. Ян и его младший брат Марек больше всего любили слушать странные и пугающие истории из прошлого. Они окружали рассказчицу, усаживаясь на пол, и, открыв рты, впитывали сухой, завораживающий голос: