Парк Горького

— Он связался с еврейскими ребятами, которые доставляют беспокойство русским в Нью-Йорке. Поначалу мазали краской машины и проводили демонстрации. Потом стали посылать письма со взрывчаткой. Потом самодельные бомбы в представительстве Аэрофлота и обстрел окон советского представительства. В полицейском управлении есть отдел, который прозвали «красной бригадой», он ведет наблюдение за радикалами. Он стал следить за евреями. Говоря по правде, мы подсунули им партию капсюлей. А Джимми тем временем ездил в Джорджию и купил там для них ружья и взрывчатку. Он сделал две ездки, одну из партий он доставил в алтаре.

— А что с капсюлями?

— Они были неисправны. Я спас ему жизнь. Он должен был принять участие в изготовлении бомб. В то утро я пришел к нему домой и сказал, чтобы он никуда не ходил. Он не желал и слушать. Я швырнул его на кровать и переломил ногу о спинку кровати. Поэтому он не пошел. Евреи поставили неисправные капсюли, и бомбы взорвались. Все погибли. Вот и выходит, что я спас ему жизнь.

— И что потом?

— Что вы хотите этим сказать?

— Скажем, не подумали ли евреи, которые остались в живых, что ваш брат осведомитель?

— Конечно. Я услал его из города.

— И у него не было возможности объясниться со своими друзьями?

— Я сказал, что, если он вернется, я сверну ему шею.

На проспекте Мира они попали под ливень. На тротуарах валялись газеты.

— Расскажу об одном случае в Нью-Йорке, — Кервилл взял сигарету. — Был у нас один уличный грабитель. Угрожая ножом, он получал что требовал, а потом резал свои жертвы просто ради забавы. Мы его знали — чернокожий парень, главным образом, снимал драгоценности. Я хотел от него избавиться и подстроил ему одну штуку. Знаете, что я сделал? У меня был перстень одной из жертв, я бросил его позади этого чернокожего и тут же схватил его. Этот болван достал пистолет, выстрелил и промахнулся. А я не промахнулся. Это было в Гарлеме. Собралась толпа, кто-то схватил пистолет этого подонка и удрал. Из него сделали мученика, представили дело так, что добропорядочного гражданина убили по пути в церковь. По Сто двадцать пятой улице шествовали демонстрации. Все чернокожие священники, способные таскать ноги, сочли за должное явиться туда, а тут еще антивоенное сборище, и Джимми со своими «христианскими свидетелями» несли плакаты «Разыскивается убийца: сержант Киллвелл» («ловкий убийца»). Я выяснил, кто придумал «Киллвелла». Джимми мне не говорил, но я-то знал.

Река вздулась. Высокая темная вода несла последние льдины.

— Знаете, как еще ему нравилось меня называть, — спросил Кервилл. — Ему нравилось называть меня Исавом. «Брат мой Исав», — говорил он.

В Институт этнологии Аркадий поднялся один, чтобы рассказать Андрееву, что стало с головой. Из студии Андреева он позвонил Мише на квартиру и на службу, но безрезультатно. Потом он позвонил Лебедю, который сообщил, что нашел дом, где скрывались Костя Бородин, Валерия Давидова и Джеймс Кервилл. Женщина, которая провела Лебедя в дом, сказала, что каждый день продавала им свежих кур и рыбу. ”

Аркадий взял Кервилла с собой осмотреть дом, который оказался развалюхой, зажатой между заводскими корпусами в Люблинском районе, неподалеку от кольцевой дороги. Почти все там было знакомо Аркадию, словно раньше существовало в его воображении. Кервилл двигался молча как завороженный.

* * *

Они зашли в рабочую столовую. Кервилл взял бутылку водки и продолжил рассказ о своем брате, но говорил теперь иначе, словно о другом человеке. Он рассказывал Аркадию, как учил его кататься на коньках, водить машину, показывал, как накладывать позолоту на рамку, учил, как обходиться с монашками, как видели на бейсбольной площадке самого Роджера Мариса, как хоронили вырастившую их русскую бабушку. Одно воспоминание вызывало другое, кое-что Аркадий понимал, а что-то нет.

— Знаешь, когда я понял, что ты мужик что надо? — признался Кервилл. — Когда ты выстрелил в меня в гостинице. Ты целил мимо, но ненамного. Мог бы и убить. Тогда и тебе и мне было на все наплевать. У нас много общего.

— Теперь-то мне не всё равно, — сказал Аркадий.

* * *

В полночь он подвез Кервилла к «Метрополю». Гигант плохо держался на заплетающихся ногах.

Ирина ждала его. Она ласкала его в постели, словно говоря: «Верь мне, будь со мной, можешь доверить мне свою жизнь».

Уже засыпая, он вспомнил, что рассказал Кервилл, когда Аркадий спросил, охотились ли они с братом когда-нибудь на соболя.