Парк Горького

Плотный ряд милиционеров затолкал в вагоны последних завербованных. В купе было не продохнуть, но Аркадий знал, что привыкнет. Проводники забегали по платформе, им хотелось побыстрее отправить с вокзала этот особый поезд. Объявленная по всему городу тревога могла закрыть беглецу дороги, аэропорты и обычные поезда, но здесь был целый поезд скрывающихся от закона. Аркадий увидел в окно старшего следователя по особым делам Чу-чина, спорившего с начальником станции. Чучин показывал ему фотографию. Он хотел лишь пройти в вагон. Начальник станции упрямо тряс головой. Тогда Чучин взмахом руки приказал милиционерам пройти по вагонам. В соседнем купе кто-то затянул: «До свиданья, Москва, до свиданья…» Одно дело, когда милиционеры толкают тебя на платформе; совсем другое, когда тебя вытаскивают из купе собственного специального поезда. Угрозы и проклятия задерживали досмотр: «Не тронь, и так еду ко всем чертям!» Люди не поднимались с мест, встречали милиционеров плевками. В обычных условиях милиционер пустил бы в ход дубинку, но к завербованным особое отношение — ясно, что не ангелы вербуются на три года работы в преисподней. К тому же милиционеры были в меньшинстве. Они так и не дошли до купе, где сидел Аркадий, под дружное ржание им пришлось покинуть вагоны. Начальник станции отмахнулся от Чучина, и проводники, словно в пантомиме, снова забегали по платформе. Поезд дернулся, и Чучин с начальником станции проплыли мимо. Железные крыши платформ сменились дымовыми трубами и заборами с двумя рядами колючей проволоки, ограждающими оборонные заводы, — начались северные окраины Москвы. У следующей платформы поезд все еще набирал скорость. Ожидающие пригородных поездов пассажиры не обращали на него внимания, и он, оглашая воздух гудком, уверенно промчался мимо милицейского поста. Прощай, Москва. Аркадий глубоко вздохнул. Оказывается, и воздух в вагоне не такой уж спертый.

Поезд отличался еще тем, что он был самый старый и самый грязный, какой только могло отыскать Министерство путей сообщения. Купе столько раз потрошили и уродовали, что в нем не осталось ничего, что можно было еще испортить или украсть. К тому же в нем негде было повернуться. На четырех деревянных полках и на полу разместились локтем к локтю пятнадцать человек. Проводник до конца поездки заперся у себя в служебном купе. Эту дорогу вряд ли можно было назвать кратчайшим путем в Ленинград. Поездка на «Красной стреле» с Ленинградского вокзала занимала полдня. Этот поезд, везущий по старой колее в своих обветшавших вагонах реабилитированных рабочих, как их называли в печати, покрывал расстояние за двадцать часов. В убежище у проводника были самовар, баранки и варенье. В купе, в котором ехал Аркадий, достали сигареты и водку. Потолок заволокло дымом. Кто-то предложил ему выпить, он выпил и в ответ угостил сигаретой.

Бутылку держал похожий на Сталина коренастый смуглый осетин, с такими же, как у того, бровями, усами и угрюмым взглядом.

— Знаешь, бывает, что в такие поезда сажают стукачей, — сказал он Аркадию. — Хотят поймать и вернуть обратно. Так вот, мы стукачей ловим и ножом по горлу.

— В этом поезде нет стукачей, — ответил Аркадий. — Тебя не вернут. Попадешь туда, куда им нужно.

Осетин сверкнул глазами.

— Едрена вошь, правильно говоришь!

Колеса отмеряли полдень и вечер. Икша, Дмитров, Вербилки, Савелово, Калязин, Кашин, Сонкрво, Красный холм, Пестово. Не было смысла не пить. Позади оставался не день, а целых три года. Лучше чистый спирт, чем водка. Сколько умных глаз и умелых рук! А сколько разных языков! Купе подобралось многонациональное. Растратчик из Армении — понятно без слов. Пара грабителей из Туркестана. Вор из Марьиной Рощи. Сутенер из Ялты, загоревший, в темных очках.

— Что в пальто? — нагло спросил сутенер.

У Аркадия были с собой сумка с материалами из той лачуги, пистолет, удостоверения личности свое и сотрудника КГБ, которого насмерть забил Кервилл. Никто не осмелился бы задать такой вопрос Кервиллу; похоже, что его хотели обчистить.

— Коллекция хренов-недомерков, которую ты забыл на Черном море, — отрезал Аркадий.

Он хлебнул чифиря. Чифирь — это чай, заваренный не в два, не в десять, а в двадцать раз крепче. В лагерях голодающий заключенный на нескольких чашках чифиря мог работать три дня подряд. Аркадию приходилось бодрствовать. Как только уснет, его обчистят. Кожа взмокла от адреналина; сердце, казалось, не помещается в груди. Но несмотря на все, он должен все хладнокровно обдумать. Кто-то убил Мишу. Унманн, это огородное пугало? Аркадий дважды упустил его. Тогда почему по подозрению в убийстве разыскивают его, Аркадия? Почему Ямской рискнул подключить к делу милицию? Значит, прокурор уже очистил лачугу, где жили погибшие в Парке Горького. Значит, он уверен, что его следователь погибнет при попытке избежать ареста. Или его сразу можно будет признать невменяемым. Возможно, уже признали.