Парк Горького

От сестры Лизы, которая любила книги, Юра слышал, что есть такой писатель Ремарк и он немец, но романов его не читал и уж тем более не знал, что существует такое, по-видимому, вредное явление, как ремаркизм. Поняв, что собеседник совершенно не в курсе, Яша оживился и прочел ему целую лекцию, чем окончательно запутал Казачинского.

От углубления в дебри современной европейской литературы Юру спас Опалин, который заглянул в кабинет незадолго до обеда. Иван поинтересовался у коллег, не съели ли его новичков, отпустил еще пару шуток и немного разрядил атмосферу.

– Яша, – спросил он у Кауфмана, – книжки все еще у тебя? Вот что: дай-ка ты Юре для начала УК[5], УПК[6], «Криминалистику»… что еще? А, ну да, словарь тоже.

– Может, «Юрминимум» или Громова добавить? – с надеждой предложил Яша, роясь в залежах томов на своем столе.

– Не. – Опалин мотнул головой. – Пусть сначала вызубрит УК и учебник прочитает. Да, и словарь тоже учить – наизусть.

– Что за словарь? – робко поинтересовался Юра, когда Опалин скрылся за дверью, а Яша плюхнул ему на стол стопку зачитанных до дыр книжек.

– Уголовный жаргон, – коротко ответил Яша.

Смирившись, Казачинский открыл словарь и увидел на титульном листе надпись: «Народный комиссариат внутренних дел. Не подлежит оглашению». Полистав несколько страниц, Юра выяснил, что балалайкой у преступников зовется револьвер, бакланом – неопытный человек (как аккуратно выразился составитель словаря), граммофоном – собака, а гостиницей – тюрьма, после чего ему как-то расхотелось читать дальше. Закрыв словарь жаргона, он взялся за Уголовный кодекс и, наугад раскрыв его, уперся взглядом в 101-ю статью, которая гласила, что «приготовление с целью сбыта вин, водок и вообще спиртных напитков и спиртосодержащих веществ без надлежащего разрешения или свыше установленной законом крепости, а равно самый сбыт или незаконное хранение с целью сбыта таких напитков или веществ» влечет за собой последствия в виде лишения свободы на срок до одного года с конфискацией части имущества или без таковой.

Тут, как назло, Юра вспомнил некоторых своих знакомых, которые прямо-таки напрашивались на лишение свободы с конфискацией части имущества (или без таковой), и стал нервно чесать шею. Швы слишком узко пошитой рубахи жали под мышками, пот градом катился по груди. Потом в кабинете появилась дама в светлой шляпке и кремовом платье – не гражданка, прошу заметить, а именно дама и вдобавок ко всему – натуральная блондинка. С горя Казачинский чуть не влюбился в нее, но увидел маленькие злобные хориные глазки и тотчас передумал. Одной рукой придерживая дорогую сумочку, а в наманикюренных пальцах другой сжимая листок пропуска для посетителей, дама осведомилась, кто из присутствующих Буковшин.

– Это я вас вызывал, – ответил мрачный человек с обритой наголо головой, смерив вновь прибывшую быстрым взглядом. – Садитесь, Клара Ивановна.

Дама села возле его стола, достала платочек и попыталась сделать плаксивое лицо, отчего ее глаза стали еще более злыми. Из последовавших вслед за этим вопросов бритоголового Буковшина Казачинский уяснил, что дама устроила в своей квартире нечто вроде дома свиданий. Однако Клара Ивановна яростно протестовала против обвинений: да, она разрешала некоторым знакомым пользоваться квартирой, когда сама куда-то уходила, но не сводила их с девушками и денег не брала, а если кто-то утверждает обратное, то он лжет, лжет, лжет…

– А не сходить ли нам пообедать? – спросил Яша у Казачинского. – Тут в здании есть столовая для сотрудников…

Юра, который один на один сражался с учебником криминалистики и только что узнал, что при расследовании убийства труп является «центральным вещественным объектом», возражать не стал. Обед, хоть и вполне ординарный, показался ему необычайно вкусным и отчасти примирил его с новой профессией, вхождение в которую никак ему не давалось. Возвращаясь из столовой, новоиспеченные сыщики возле дверей кабинета столкнулись с Петровичем.

– Где шляемся? – спросил тот без всяких околичностей.

– Карп Петрович, мы на обеде были, – ответил Яша с достоинством, поправляя очки.

– Дуй в архив и подними там все данные о семье гражданина Тагильцева Александра Ильича, – распорядился Петрович, – год рождения 1881-й, убит неизвестным или неизвестными в мае на Ухтомской улице. А ты, Юра, иди-ка в НТО и попроси у Виноградова заключение по Грацианскому.

– Куда я должен идти? – нервно переспросил Казачинский.

– В НТО! – Петрович сверкнул глазами. – Научно-технический отдел! Там эксперты сидят… В цокольном этаже!

– Хорошо. Тут это… словом… Карп Петрович, я до сих пор не выразил вам мою благодарность за то, что вы меня спасли… Понимаете, я…

– Еще раз назовешь меня Карпом – башку оторву, – свирепо оборвал его Петрович и удалился стремительным шагом, оставив Казачинского стоять с открытым ртом.

– Он не любит свое имя, – объяснил Яша, пряча улыбку. – Потому, собственно, его и зовут Петровичем…

– А-а, – протянул Юра, начиная понимать. – Слушай, но если ему не нравится имя, чего ж он его не сменит?