Парк Юрского периода: миллионы лет спустя

— Постройки. Часть из них выполнена из дерева, — в основном, это комплекс для посетителей, но административная часть собрана из блоков. Так же причалы и площадка для вертолетов. Но никаких дорог. Дороги уродуют, портят вид. Заметьте, собственно, разрушение и уничтожение лесов всегда начинается именно с этого. Приходит какой-нибудь болван в удивительнейший лес и говорит: «Здесь будет хайвей!» Все. Через полгода вы не узнаете этого места. Где лес? Его нет. Его вырубили. Кругом голая степь, бетон и машины. Армада машин и миллионы тонн бетона. Конец жизни. Пришел человек. Человек-гений. Но гений разрушения, при том, что мог бы созидать! Человечество делится на две части: созидателей и разрушителей. Причем, замечу с прискорбием, вторых все-таки гораздо больше.

— Довольно банальная истина, — заметил Малколм. — Знаете, Джон, человек, пожалуй, самое странное и страшное существо из всех, существующих в природе. Суперэгоист, пытающийся подчинить себе все. Все он хочет повернуть на благо, но на благо себе. Себе, другим людям, потенциальным потребителям, не важно. Людям! Вот что. Разговоры о созидании и разрушении вести с ним так же бесполезно, как с новорожденным о пользе диетического питания. Малышу нужна материнская грудь. Человек искренне считает, что не может обойтись без каких-то вещей, и берет их, разрушая все остальное с идиотской улыбкой. Даже если ему сказать: через год ты высосешь из земли всю нефть, газ, выкопаешь весь уголь, все ископаемые, и планета полетит в тартарары, думаете, его это остановит? Никогда в жизни. Человечество, действительно, делится на две части. Но не на разрушителей и созидателей, а на глупцов и слепых. И те, и другие опасны. Потенциально.

— И что же вы предлагаете? — спросила вдруг Элли. — Истребить и тех и других? Загнать в резервации, чтобы не топтали траву и не вырубали леса? Что?

— Ничего, доктор Сетлер, — Малколм улыбнулся. — Абсолютно ничего. Ни то, ни другое, ни третье, что бы вы ни предложили. Процесс необратим. Люди привыкли к своей жизни. И ничто не остановит их. Ничто.

— Мда, — хмыкнул Хаммонд. — А я смотрю, вы — неисправимый оптимист, Малколм. Глобальный оптимист.

— Еще бы, — захохотал тот. — Я признаю только большое.

— Я так и думал, — улыбнулся Хаммонд. — Я так и думал.

Грант посмотрел на него с интересом. В принципе, ему больше была близка позиция Джона, но и в словах Малколма заключалась определенная доля истины. Скажем: созидатель, балансирующий на узкой грани между благом и катастрофой. Человек странен, но далеко не однозначен и не прост. Нельзя говорить: это он делает во благо, а это — во зло. Жизнь куда сложнее рассуждений. Хотя бы тем, что всегда есть варианты. Всегда. Не полярные. И можно рассматривать ситуацию с нескольких точек зрения и находить аргументы для обеих сторон. Но в одном-то Малколм прав безусловно: обязательно найдется идиот, слепец или еще кто-нибудь, кто по этой глупости, слепости, а может, и просто из гуманных побуждений вселенского масштаба перевернет самое хорошее дело так, что всем станет тошно. Сотворит нечто, достойное фильмов Хичкока, или романов Дина Р. Кунза, или еще чего-нибудь не менее жуткого. Такого, что земля застонет. Он вздохнул, возвращаясь к действительности, и вдруг понял, что Хаммонд уже несколько минут увлеченно рассказывает о чем-то, и все слушают его, причем слушают с интересом, и сам он, Алан Грант, тоже делает вид, что слушает, точнее, внимает, и даже качает головой иногда.

— … на растительность это повлияло благотворно, — продолжал повествовать Хаммонд, оживленно жестикулируя пухленькими ручками, — но вызвало сильные воздушные потоки, к счастью, теплые. Тем не менее, нам пришлось отказаться от пассажирских перевозок на вертолетах. Для посетителей мы будем использовать катера. Это, наверное, даже к лучшему. С воды остров смотрится просто ошеломляюще.

(Гранта передернуло. «Ну, вот и появился созидатель», — подумал он.)

— А вы не боитесь, что ваши эксперименты приведут к нарушению природного баланса? — спросил вдруг Малколм.

— Землетрясения, наводнения, извержения вулканов? — лукаво улыбнулся Хаммонд. — Нет. Не боимся. Видите ли, доктор, в основе этого парка лежат жесткие расчеты, проверяемые годами. Тысячи экспериментов, тысячи опытов, целая команда ученых. Нет.

— Никогда не знаешь, что может произойти, — возразила Элли. — Эксперименты, расчеты, это, конечно, хорошо, но естественная природа отличается от лабораторного стола. Те результаты, что получались в лаборатории, могут не оправдаться в реальной обстановке.

— Меня окружают пессимисты, — грустно заключил Хаммонд. — Я думаю, мы возобновим этот спор после осмотра парка, когда вы увидите все собственными глазами. А пока, я думаю, будет лучше, если вы пристегнетесь. Когда геликоптер начнет снижаться, немного покидает. Горки. Так что, держитесь.

— Этого-то я и боялся, — с веселым отчаянием пробормотал Малколм. — Держитесь, ребята, у меня уже начинается приступ морской болезни.