Парк Шарлотты

Я уже и не знаю, что со мной. Хочется кричать, чтобы мне вернули того меня: без премий, шикарных квартир и в окружении женщин, живущих на эмоциях и по собственным средствам.

Над кожаным диваном зиждилось изображение Diamond April в образе Казанской Богоматери. В глазах Миши это выглядело настолько пошло и отвратительно, что тем и привлекло:

– Это прекрасно. Более мерзкого воплощения я пока не видел.

Я сам завис, изучая отдельные решения отчаянного безымянного художника, хоть и наблюдал эту картину каждый день. У Миши возник закономерный вопрос:

– Мне, конечно, тоже бывает одиноко и тревожно, но…

– Ай, не обращай внимания.

– Прости, а почему именно Истомина?

Из моего пространного рассказа Миша узнал, что та очень популярна в среде русскоязычных эмигрантов в Германии.

– А ты чуть-чуть в курсе, что ты этим жестом оскорбил не только РПЦ, но и саму Карину?

Миша стоит напротив меня. Счастливый-счастливый. Не познавший ни вкуса богатства, ни шикарных женщин. Не понимающий, что океану вечно хочется кушать, и сколько бы человек ни возомнил о себе, его заберут:

– А ещё по акции были венские вафли.

Миша продолжал вытряхивать всё, что смог принести. У меня есть деньги, но я давно никуда не хожу. У Миши мало денег, и он постоянно добывает интересные истории и самое вкусное в магазинах. У меня их много, но я уже не добываю почти ничего. Камни, которые я так старательно собирал, промокли и больше не высекают искр.

***

Планета уснула, и я лежу на полу. Снаружи парк Шарлотты мокнет под ливнем. Меня встряхивает, и я понимаю, что для бесчувственных игр тут слишком много места. И многие люди будто нарочно пытаются заполнить ерундой всё пространство вокруг.

Мне всегда казалось, что мир не принимает меня таким, какой я есть. Вопрос о том, нужно ли это, даже не возникал. Я пытался подстраиваться под окружающих, чтобы получить одобрение выбранному пути. Подстраивался и терял связь уже с самим собой, и это порождало новый приступ диссонанса с внешним миром. А он – снова с внутренним. Этот круг не размыкался совсем. Потом к перечню размышлений и комплексов добавилась эмиграция. Это был не просто мир, а мир нищеты, которому нужно было доказывать своё право на жизнь. На поиск гармонии сил не оставалось, но он продолжался уже сугубо подсознательно. «Всё по плану», – говорит Игорь. «Всё по кругу», – убеждает Миша.

Несколько часов сижу на лоджии. Жизнь теряет краски, и лето напрасно. Старые вековые деревья парка в районе Шарлоттенбург молчаливо прекрасны. Они видели Вторую Мировую войну, и они спокойно дождутся, когда и в твоей серой голове оторвётся алый тромб. Но даже им суждено однажды стать пнями. Из их стволов родным братьям сколотят гробы, а эти места под берлинским солнцем займут новые ростки.

Дошагав до рассвета, покидаю парадную. В 6 утра я не вижу ни единой души, и не хочу видеть. Вчера вечером Берлин был забит, как директ Карины Истоминой. А сейчас – тишина. Вдруг навстречу выбегает какая-то девушка. Ярко-красные лосины, обнажённые плечи, забавный фитнес-браслет.

Простая истина – не унесёт Lufthansa от собственных мыслей в Ниццу. Мне не спится, и тут понятно всё. А она-то чего? Конец сентября. Кажется, понедельник. Судьба на все мои деньги сыграла в случай и обязала защищать то, что я всегда презирал: своё Эго. Вот же ж изысканное наказание.

Я задаю себе вопрос: почему бедный и глупый намного счастливее богатого и образованного? Почему одни по дну ползут, а иные в свободном плавании? И нормально ли любить только одну свою семью? Что это: обман или здравый минимализм? Почему гниёт мой Берлин? И сколько ещё я смогу петь людям, встав на карниз?

А может, беда только лишь в том, что в этом городе я по-прежнему нолик? И дом – это не стены? Но у меня нет семьи.