Парковая зона

Столового ножа не было, и ему пришлось доставать свой, с узким выкидным лезвием, нож армейской выделки.

Подобные ножи с заморским клеймом теперь продаются повсеместно, да только – не то! Лезвия у них сырые, сделанные из плохой стали, с некачественной пружиной. Надежность такого ножа сомнительна.

А у Ивана был нож – подарок десантника-афганца, с лезвием, сделанным из полотна саперной лопаты. Этим ножом запросто можно было рубить гвозди. Нож – защитник, нож – боец, которому не по статусу выступать в роли дамского угодника и крошить какую-то закусь.

Таких ножей Метелкин ни у кого не видел, да и сам больше не имел.

После котлет и мяса захотелось выпить еще.

Коньяк разогрел женщину. Она громко смеялась, лицо ее сделалось пунцовым, пуговка на кофточке расстегнулась, выпуская наружу пару чистокровных белогрудых голубей с розовыми клювиками. Они ворковали, терлись друг о друга, просили покормить их с ладони.

Иван кормил их с ладоней и с губ пищей, сладостней которой не бывает на свете! И голуби эти торкались в щеки, нос, глаза, подбородок, сытые и благодарные.

Сжав пальцы у Ивана на затылке, Аннушка тихо постанывала, как от легкой боли, прижимая его лицо к себе. Кожей он чувствовал, как рвется ее дыхание, как воздух резкими толчками выходит из ее гортани, рождая характерные звуки любви.

Мужская ладонь, почуяв волю, нырнула, куда ей следовало, и стала ласково тереться о паутину колготок, заставляя женщину все чаще и чаще, изгибаясь, пульсировать.

Вдруг Аннушка встревожено ойкнула и резко вскочила со стула. Лицо ее вместо любовной истомы выражало теперь испуг и растерянность. Она стала нервно и суетливо застегивать кофточку, но пуговицы то и дело не попадали в петельки, руки ее дрожали.

Повернувшись к окну, Иван услышал, как что-то звякнуло о стекло, и резко задергалась освещенная ветвь дерева, а дальше – ночь, чернота и больше ничего.

– Да брось ты! – он попытался прижать к себе только что близкое и податливое тело, ставшее теперь деревянным и чужим.

Одной рукой он дотянулся до бутылки и знаком предложил Аннушке выпить, но та отрицательно замотала головой.

Метелкин вылил оставшийся коньяк до донышка и, подойдя к окну, швырнул бутылку в форточку. Было слышно, как она мягко покатилась в сад.

Одевшись, Аннушка встала у двери. Остаться категорически отказалась.

Что могло так подействовать на женщину? Тень в окне? Там рос раскидистый вяз, и ветки его, время от времени царапая стекло, пытались вломиться в оконный проем для знакомства с постояльцем.

Неужели она испугалась дерева?

Как жаль!.. А начало было таким многообещающим…

Метелкин рвался на воздух, туда, в промозглость ночи. Аннушка пыталась его остановить. Но разве такого остановишь?

Взяв со стола нож, Иван на всякий случай сунул его в карман и вышел на улицу.

Холодный, порывистый ветер с дождем хлестнул его по лицу, как кнутом, отрезвляя. Постепенно в затуманенном мозгу перебравшего за сегодняшний вечер прораба стало проясняться.

Иван с недоумением оглянулся вокруг: рядом никого не было. Ночь. Темные дома с угрожающими провалами окон. Гостиница осталась где-то там, позади, отсюда ни огней, ни трубы котельной уже видно не было.

Вечная заброшенность городских окраин. Заросли кустарника и канадской лебеды, железная ограда стадиона, пустынного, как убранное картофельное поле. Глухомань.

И только впереди, то пропадая, то возникая в свете фонаря, торопливо шла прочь маленькая женская фигурка, держась за зонт, как за воздушный шарик.

Зонт порывами ветра трепало в разные стороны, и, исхлестанная дождевыми струями, фигурка отчаянно металась от лужи к луже в разные стороны.

Метелкину стало ее жаль.

Вдруг откуда-то сбоку, из мокрых зарослей ивняка, большая черная птица хищно кинулась к ней, и громкий женский вскрик позвал Метелкина к действию.

В широком распахнутом плаще, человек, похожий на птицу, схватил ночную странницу за плечи и что-то озлобленно закричал, дергая головой, словно хотел расклевать свою добычу.

Иван ринулся к ним.

Услышав окрик, человек-птица выпустил из когтей свою жертву и рванулся к Метелкину. Последнее, что хорошо запомнил прораб, – два черных распахнутых крыла, победно трепещущих за его спиной.

Птица закружила возле неожиданно возникшего Ивана и, вскинувшись, ударила своим, как почудилось Метелкину, железным крылом. Удар пришелся вскользь, в шею, от уха к плечу, и прораб сразу оказался на четвереньках.

Хорошо, что железо попало в мягкую ткань, а то бы лежать ему с развороченным черепом на местных черноземах.

Обрезок толстой арматуры еще долго валялся там, у забора, где все произошло. Потом Метелкин специально ходил туда, держал этот шкворень и все удивлялся, все благодарил судьбу, что шкворень в тот злополучный момент сжимали нетвердые руки…

Если бы Иван был трезв – единственным способом защиты от озверевшего, нетрезвого и явно сумасшедшего нападающего было бы увернуться, уйти в сторону. В этом нет ничего постыдного. Как говорят в народе, пьяного и безумного сам Бог стороной обходит.