Парковая зона

Но сбитый на землю, еще не до конца протрезвевший Метелкин видел перед собой не человека, а только опасную преграду, которую нужно преодолеть. В сердце бушевали хмель и страсть, и чувство бесконфликтного самосохранения не сработало.

Он вспомнил про армейский нож, спрятанный в кармане, и рука тут же инстинктивно выбросила его вперед.

Снова тень накрыла его своими черными крылами, и он, еще не разогнувшись от первого удара, почувствовал, как под рукой что-то хрустнуло. Выпустив рукоятку ножа, он юзом сполз в наполненный жижей кювет.

Черная тень согнулась пополам, замерла, затем закружилась на месте. Иван услышал только зловещий животный хрип и кинулся к спасительной ограде стадиона. По-кошачьи вспрыгнув на ее узкий поясок, он ухватился за острые кованые пики, подтянул тело вверх и опрокинулся на другую сторону, прямо на беговую дорожку.

Краем глаза он увидел, как человек-птица, вскинувшись, тоже взлетел на ограду, и Метелкин, не разбирая дороги, ринулся прямо поперек игрового поля, туда, к парку, где были выход и укрытие.

В одно мгновение перемахнув стадион, а затем и парк, Метелкин выскочил на освещенную центральную улицу города. Там, вдалеке, за желтым журавлиным клином фонарей, уютно дымила труба котельной.

Не помня, как добрался до гостиницы, он прошел мимо дежурной, которая мирно посапывала на посту, положив на стопку бумаг свой выгнутый подбородок, и проскользнул в приоткрытую дверь своей комнаты.

Тупо болела шея и левая сторона груди. Вылив в себя стакан воды, он опрокинулся на кровать, на ходу стаскивая набухшую одежду.

Сон придавил Метелкина, и он провалился в пустоту.

Неожиданно кровать качнуло, и Иван, застонав, открыл глаза.

– Фому грохнули! – почему-то радостно закричал над ним неизвестно откуда взявшийся бригадир.

У Ивана внутри все оборвалось. После вчерашнего и так не хотелось жить. Хотелось превратиться в песчинку, в молекулу, в атом, забыть себя и растаять в мироздании…

– Его нашли там, у стадиона, я ходил на опознание, – частил утренний гость. – Лежит навзничь в плаще каком-то чудном, весь в грязи и руки враскид. Голова запрокинута, а на шее дыра – кулак влезет, черная вся, жуть!

Прораб Метелкин хотел встать, но не смог даже пошевелить пальцем – тело сделалось вялым, как тесто, и не слушалось. Он только горестно охнул.

– Да не расстраивайся ты, начальник, его все равно когда-нибудь пришили бы. Больно он залупаться любил, особенно по пьяни. Ты лечись, – он с пониманием глянул на безобразие на столе. – Ты лечись, лечись. Я сегодня сам покомандую, – и ушел так же неожиданно, как и пришел.

Наскоро ополоснув лицо, Иван Метелкин стал безнадежно молиться у окна: «Господи! Что я наделал?!» Его охватил ужас и отвращение к происходящему: к вину, к женщинам, к самому себе и даже к небу за окном, тяжелому и косматому. И его ночная гостья, эта похотливая бабёнка, теперь казалась Ивану сосредоточием зла и грязи. Конечно, его она была здесь не причем, только ведь человеку всегда легче, когда прижмет, свалить вину на другого, чем виноватить самого себя.

Метелкин ждал.

Но днем за ним никто не пришел. Не пришли за ним и ночью. А наутро Иван первым поездом уехал к себе в управление, не попрощавшись даже с бригадиром. Только страшно и жутко было проходить мимо того места у стадиона, где все и свершилось. Толстый витой обрезок арматуры лежал никем не замеченный, тяжелый, как сама вина.

В управлении, куда прораб Метелкин пришел с заявлением об освобождении от должности, его пригрозили уволить по статье за самовольный уход с рабочего места без уважительной причины, но он, оставив заявление на столе у начальника, не дослушав его угроз, вышел.

На другой день его перевели на другой участок, спокойный и благополучный.

Пожалел молодого инженера начальник…

А Фоме не повезло. Ослепленный ревностью, с порезанной рукой, он кинулся за Иваном на железную ограду. Но то ли его прораб был ловчее, то ли Фому подвела водка и скользкая глина на сапогах, но, соскользнув, он наткнулся подбородком на пиковину ограды и повис на ней.

Так его и нашли в этой страшной и беспомощной позе, с раскинутыми руками и с тяжелыми гирями сапог…

18

В прогорклой, немытой и пропитанной табачным дымом сторожке, нечаянно объявившаяся Вера Павловна, вечная Верка, сразу превратилась в озабоченную женщину неопределенного возраста. Прежний игривый настрой ее померк, взгляд стал деловым и жестким, что Ивана несколько озадачило.

– Заработать хочешь? – она положила сдобные оладушки ладоней на стол, одна на другую.

– Ха, спрашиваешь? А то нет! – коротко хохотнул Метелкин. – Очередного любовника пришить? Это мы могём! – и достал из-за пазухи газовый пистолет, который брал с собой на дежурство для острастки, а больше – для собственного успокоения. Мало ли что может случиться в полуночное время?

Пистолет был настолько похож на боевой своим зловещим видом, что Верка боязливо ойкнула: