Парковая зона

Из всего словарного запаса Иван наскреб только три слова: «Их либе дих», но в такой ситуации сказать «Я люблю тебя» – несерьезно как-то. Ну, повстречались бы несколько вечеров подряд, походили бы, держась за руки, по городу, повздыхали бы у калитки…

Но в армии порядки строгие, тем более за границей увольнения солдатам запрещены, а энергия бьет через край: «их либе дих!» – и все тут!

Кристина, услышав это, не сразу поняла, о чем речь. Видимо, произношение никуда не годилось, и уловить смысл сказанного советским солдатом было трудно. Но потом, поняв все, она рассмеялась и положила свой теплый пальчик на его губы, отчего у Ивана заломило сердце, и захлестнуло душной волной безрассудного желания.

Судя по внешнему виду, по манере держаться, Кристине было лет шестнадцать-семнадцать, и как у молодой девушки, у нее все было на месте – в этом Иван убедился, действуя на ощупь, как учили командиры действовать на минном поле.

Стоя с молодой немкой под гулкой лестничной площадкой, Метелкин с удивлением обнаружил, что ему ни к чему языковые изыски. Общение на уровне желаний не оставляет места для разговоров – и так все понятно и ясно без переводчика. С таким же успехом он был бы понят любой племенной туземкой. Вот губы – целуй их, вбирай в себя этот странный привкус солоноватой влаги, от которой слабеют колени, размягчаются мускулы, и тело перестает тебе подчиняться.

Тактильные ощущения – самые верные и сильные из всех, что человеку подарила природа. Каждое прикосновение, движение губ и пальцев отзывалось такими импульсами в его молодом теле, что боец боялся не выдержать и лопнуть, как перезрелый гороховый стручок выстреливает свою плоть прямо на землю.

Для немочки любовная связь с советским солдатом была, наверное, игрой в экзотику. Все равно как русской отдаться негру: сознавать незавершенность подобной связи сладостно и вместе с тем опасно.

Женщины на всех континентах одинаковы. Разовая встреча прощает все! Наверное, поэтому так легко и охотно они отдаются в командировках, в разных санаториях, пансионатах и домах отдыха, в чем Иван не раз убеждался позже.

Солдат – существо нетерпеливое и грубое. Сугубо мужское общение делает его решительным и жестким. Ему не свойственно сентиментальное отношение к женщине. «Пришел, увидел, победил!» – и все. И концы в воду, или точнее – в пушку!

Но с Метелкиным было совсем по-другому. Он снова почувствовал себя школьником, спрятавшимся с одноклассницей под скрипучей деревянной лестницей, которая была в его бондарской школе. Под этой лестницей находились все принадлежности для уборки. Там переростки-школяры со своими подругами, забыв обо всем на свете, путаясь в паутине, опрокидывая гремучее железо под ноги, по-щенячьи тыкались носами друг в друга, пока уборщица, разбуженная громыханием ведер, добрейшая тетя Паша, охаживая шваброй, не выгоняла парочки из этой дыры прямо под убойный взгляд директора.

Однажды попался и Метелкин. Не знал Иван, как отнеслись к их затее родители одноклассницы, но после того случая она, забыв все обещания, перестала замечать его и всякий раз сторонилась, боязливо оглядываясь, если они оставались одни.

Метелкина же перевели в параллельный класс с последующим предупреждением об исключении из школы.

«Убью сукина сына!» – коротко сказал отец на педсовете, предупредив тем самым долгие разбирательства по поводу аморального поведения сына.

Теперь, осторожничая, как бы не накатили командиры, Метелкин стоял в неподобающей солдату нерешительности, соображая, что же ему делать дальше?

Теплый пальчик ее руки нежно скользнул по губам бойца и остановился на полпути. Иван забыл обо всем на свете, даже об уставе воинской службы.

По-деревенски, как это делают парни на тамбовщине, он расстегнул тугие пуговицы кителя, снял его и накинул на плечи прильнувшей к нему Христе – немке, быть может, дочери фашиста, карателя, эсэсовца!

Китель советского солдата-освободителя пришелся ей впору, и погоны артиллериста со скрещенными пушечками плотно лежали на ее покатых плечах.

Руки сами, как будто они делали это каждый день, мяли, щупали и тискали эту полуправду, это существо из другого, параллельного мира.

Ладонь скользила по груди, задевая твердые окатыши сосков, язык жадно искал их, ныряя в бархатистую прохладу кожи, в лощину, в цезуру междугрудья.

Что он делает?!

Рука, просунутая за жесткий поясок шотландской юбки, стала гибкой, как змея, и скользнула ниже. Пальцы, путаясь в завязках и тесемках, мяли податливое и нежное. Дыхание неровное от одышки, как у скалолазов на восхождении, – вот она, вершина! Еще один бросок тела, и ты там, на самой верхотуре.

Еще чуть-чуть. Еще… Еще…

Музыка обрывается, и резкий голос старшины бьет по обнаженным перепонкам: «Батарея! На выход! Строиться!»

Все…

Иван лихорадочно срывает с плеч ничего не понимающей юной немки свой мундир. Тугая жесть пуговиц режет пальцы. Передернув бляху ремня, которая оказалась на боку, он только махнул рукой и выскочил на улицу, где уже в две развернутые шеренги стояли товарищи, бойко отзываясь на перекличку: «Я! Я! Я!»