Парковая зона

– Ду шлехт зольдат ист гут менш! – что можно понять, как «если ты плохой солдат, значит наверняка хороший человек».

Кристина поправила у бойца на голове пилотку, смахнула ладошкой приставшие к погонам соринки и, отойдя на полшага, остановилась, оглядывая его далеко не строевой вид.

Иван показал на часы, мол, надо ко времени закончить работу: «Арбайтен! Арбайтен!»

Красная Шапочка подняла большие широкие грабли со сверкающими, как улыбка идиота, зубьями и стала собирать выметенный из парка сор в одну кучу.

Плетеная корзиночка, конечно, без пирожков, а так, набитая всякой пустяковиной, стояла у дерева.

Иван вздохнул, опасливо поглядывая по сторонам (не увидел бы кто из его командиров), присел на корточки и стал разжигать огонь под кучей хлама. Пламя то вспыхивало, то гасло, и ему приходилось снова и снова, ломая спички, поджигать неловко сложенный костер.

Христя смотрела на его тщетные усилия, потом присела рядом, сложила из сухих веточек, коры и мятой бумаги островерхий шалашик, взяла у Ивана спички, подожгла свое сооружение, и пламя затрепыхалось, как птица, но не взлетело, привязанное к самому гребню шалашика. Теперь осталось только подкармливать эту птицу.

И вскоре там, где топорщилась куча хлама, чернел небольшой холмик пепла.

Аллея была вычищена, мусор сожжен, склянки и пепел Иван зарыл в землю, прикрыв сверху дерном. Теперь старшина не подкопается.

Иван одобрительно посмотрел на Красную Шапочку.

Она стояла перед ним, раскрыв испачканные сажей ладони, показывая тем самым, что надо вымыть руки.

Вода была только в помещении клуба, в туалете, и Метелкин кивнул головой в ту сторону, что там, мол, есть вассер – вода.

Красная Шапочка приветливо закивала головой: «Ферштейн! Ферштейн!» – понимаю! – подхватила свою корзиночку и с веселой готовностью пошла за солдатом.

Деревья, обступившие их со всех сторон, недовольно зашумели, предосудительно качая головами и трагически заламывая свои жилистые руки. Потянуло холодком и сыростью. Заморосил мелкий и частый, как всегда бывает в этих местах, дождь. Вечер натягивал глухое солдатское одеяло на город, и они побежали.

Двери гарнизонного клуба никогда не запирались. Немцы сюда не заходили, а солдатам казенное имущество было ни к чему. Только аппаратная, где работал киномехаником Газгольдер Федя, закрывалась на маленький, вроде чемоданного, замочек, который при желании можно было скрутить одной рукой.

С Федей парочка встретилась в самом проходе. Увидев Метелкина с Красной Шапочкой, он поперхнулся глубокой затяжкой, выронил цигарку и затоптался в дверях, пытаясь ее затушить сапогом. Быстро захлопав по карманам, Федя показал, что у него никакого ключа нет, и незачем Ивану заходить в аппаратную.

Туалет, разумеется, был мужским, и Метелкин, пропустив туда свою Красную Шапочку, остался стоять в коридоре, охраняя ее плетеную корзиночку.

Федя сразу же улизнул, видимо, боялся опоздать к ужину: едок он был еще тот.

Кристина вышла, пошарила в корзиночке, достала дивный, в розовых кружавчиках носовой платочек и вытерла ладони.

Метелкин оглянулся: во всем огромном и гулком помещении – никого. Сразу захотелось тесноты и уюта.

Замочек в аппаратную, раскрывшись, прыгнул в ладонь, и они поднялись по узкой крутой лестнице в кинобудку, где можно было уединиться и тихо посидеть, пережидая дождь на улице.

В кинобудке витал спиртовой запах целлулоида, будил и тревожил забытое ощущение хмельной радости.

Иван ухватил свою Красную Шапочку за талию и прижал к себе так близко, что почувствовал ее ментоловое дыхание и тонкий аромат атласной кожи на щеках. Забыв обо всём на свете, они с Кристиной опрокинулись на завизжавший по-поросячьи диван, который тут же выбросил все пружины вверх, чем сразу отрезвил Ивана.

Метелкин вскочил на ноги: при любом раскладе ему грозил большой срок за совращение несовершеннолетней, и усугубляло его положение то, что потерпевшая – гражданка другой страны. Стоит Красной Шапочке закричать – и уготован срок поболее первого – за попытку к изнасилованию.

Так и стоял Иван, растерянно скручивая цигарку из крупчатой сыпучей армейской махорки, которая никак не скручивалась, соря желтыми крошками. Потом, вспомнив, что спички все равно кончились, он бросил эту затею.

Подняв глаза, солдат увидел раздвинутые ноги и то, что между ними.

Потрясенный, он ощутил, как неодолимое звериное влечение тянет его к темному створу ног…

Но вдруг куда более сильное чувство поразило Метелкина: на своем погоне рядового Советской Армии он почувствовал тяжелую ладонь неотвратимого рока, судьбы, от которой никуда не денешься.

Повернувшись, боец увидел перед собой комбата. Капитан был в спортивном трико и в домашних тапочках. Он дышал как-то хрипло и сдавленно – наверно, запыхался, пока спешил сюда. А может быть, его душил гнев: всего несколько минут назад он спокойно отдыхал, пил кофе, читал газету, и кто-то ему сообщил о подозрительных действиях рядового такого-то и девушки немецкой национальности.

Опоздай он минут на пять, разборка была бы другой и в другом месте.