Парма

И вспомнила о ней тогда, когда зловещая темь закрыла солнце. Уже не тучка, а огромная грязно-серая гора тяжелым рыхлым пологом придавила землю. Умолкли, разлетелись по лесным чащобам птицы, перестали звенеть насекомые. Холодно стало.

Почуяв неладное, задурили телята. Путались, сбивались с ходу, поворачивали назад. Головные часто и без причины останавливались, задние напирали, средние в давке прыгали друг на друга, падали, глухо мыча, не обращая внимания на ребячьи окрики, не увертываясь от ударов виц. И вдруг, задрав хвосты, устремлялись в стороны, ошалело прыгая через колодины. Ребята без устали носились за телятами, заворачивали на выруб, поднимали упавших и тоже, как Василий Терентьевич, кричали:

— Давай, ребятки! Веселе-ей!

Уже поздно вечером удалось утихомирить стадо, направить по вырубу. И телята опять заторопились, опять побежали вперед, поспевая за добросовестными лошадками.

Как ни старался Василий Терентьевич, как ни спешил, «телячий бунт» отнял много времени, и засветло выйти на поляны не удалось. Ночь накатилась внезапно, будто на тайгу мягко и неожиданно прыгнул исполинский черный зверь и прикрыл лохматым сырым брюхом лес, выруб, стадо. Тут уж некогда было выбирать место для ночевки. Кое-как сгрудили телят на крохотной лужайке, разложили костры, много костров. Это — страховка от медведей. Они чуют животных и идут следом. Голодные после зимней спячки, бродят по лесу в поисках пищи, а тут такая приманка! Витя Пенкин, возвращавшийся утром за оставленным на переправе ведром, рассказал, что лошадь его все время фыркала и шарахалась от каждого куста — чуяла близко зверя.

Костры горели с разных сторон стада, ребята группами собирались возле них, просушивали одежонку. Нина, закрываясь рукой от пламени, прутиком помешивала в ведре варево. Она была высокая, ладная. То ли от огня, то ли от здоровья пылали румянцем пухлые щеки, горели жаром губы.

Ночью повалил снег. Вначале легкие, как белые мотыльки-поденки, запорхали над вырубом снежинки. Затем полетели гуще, дружней, и вот все ожило, зашелестело, начало двигаться. В белом месиве все кружилось, летало и плавало.

Спать не пришлось. Ребята подкармливали телят ветками рябины, обметали снег. Телята вдруг присмирели, сбились в тесную кучу, обреченно опустили головы. Желтая снежная кашица скрыла копыта…

Утром не встала одна телка. Василий Терентьевич долго озабоченно прощупывал ее бока, зачем-то дергал за ноги, смотрел язык. Стадо ушло, а телка лежала прямо на снегу, зябко подобрав ноги.

Она так и не поднялась. Василий Терентьевич сказал девочкам:

— Я пойду, мне надо быть у стада, а вы оставайтесь здесь. Поляны близко, я скоро вернусь, и теленка придется зарезать…

Девочки испуганно уставились на учителя.

— Что вы?! Она встанет… она пойдет, — торопливо, срывающимся голосом заговорила Валя, присела на корточки, обняла Белку за шею. — Белка, милая, славная…

— Она встанет, вот увидите, встанет!

— Ладно, — неопределенно ответил учитель, — там посмотрим.

И внимательно оглядел девочек.

— Останетесь одни, ребята уже далеко. Если Белка поднимется, гоните по нашему следу, не поднимется — ждите. Будьте осторожны. Не забывайте, что до первого поселка — сто с лишним километров, кругом парма. Кто из вас стрелял из ружья?

— Я, — несмело сказала Нина, вспомнив, что однажды с братом ходила на охоту, караулила в засидках уток и даже убила одну. — Я уток стреляла.

— Вот и отлично!

Василий Терентьевич ловким движением снял закинутое за спину ружье, протянул Нине.

— Это на всякий случай. Жгите костры и поодиночке в лес не ходите. Боитесь?

— Нет! — решительно ответила за всех Нина.

— Добре! — сказал учитель, подал Нине патронташ и быстро зашагал вдоль выруба.

Девочки еще долго слышали удаляющиеся шаги Василия Терентьевича, отдаленные крики ребят. Потом все смолкло. Только Белка, вздрагивая, шуршала обстывшей шерстью, да тонюсенько ныла в костре подмоченная дымная головешка.

Неправду сказала Нина. Страшно стало уже тогда, когда ушли ребята. И все равно она сказала бы так. Не бросишь же теленка. Затем и пошли, чтоб без потерь прогнать к альпийским лугам стадо.

Тихо было. Ни голоса птицы, ни писка комарика. С неба по-зимнему сыпалась серебристая пыль. Ветки деревьев прогнулись под тяжестью снежной кухты. Ажурной тюлевой вязью белели кустарники, придавленные снегом травы. Девчонки напряженно вслушивались в лесную тишину.

И вдруг: «Тук-туку-тук! Тук-туку-тук!»

Наташа присела.

— Дура, чего испугалась? — засмеялась Нина. — Это же дятел!

«Тук-туку-тук! Тук-туку-тук!» — дробно отстукивал дятел по звонкой сушине, будто маленький дровосек без устали тюкал топориком по упругому дереву.

Нина туго опоясалась патронташем.

— Ты не бойся, это только сначала страшно, а потом привыкнешь, — сказала Наташе. — Я вот ни капельки не боюсь…

— Какая ты смелая, Нинка! — с откровенным восторгом проговорила Наташа, и ее серые, широко расставленные глаза заискрились надеждой. — Мне с тобой, и правда, не страшно…