Парни

— Как есть! Работа у нас разнокалиберная, но не пасуем. Сегодня это, завтра то, на все руки. Недавно штукатурили.

— Слышал я, ты цитовские курсы окончил?

— Как же! Больше с практики беру все-таки. И американскому ремеслу учились, но только практика наша артельная лучше.

— Это почему?

— И сам не знаю. Только у нас в штукатурном деле американскую кальму не любят, наш советский полутерок, говорят, пригоднее. Очень много материала у них падает на пат. Это действительно так, товарищ секретарь. Когда набрасываешь на стену с сокола нашей лопаткой, так прочно садится раствор, и притом — где их возьмешь, разные там стандартные рейки? В штукатурном деле мы американцев побороли.

Теперь спрашивал секретарь, а Иван все разъяснял. Когда дело коснулось и бетонирования, и землекопных работ, и кирпичной кладки, то Иван почувствовал, что секретарь тут «пасует». Он так расхорохорился, что начал ругать все неполадки, которые видел на стройке и про которые секретарь не спрашивал. И привел случай из практики своей бригады: хозяйственник велел делать галтель, не предполагая, что она удорожит работу, ну и сделали, а когда пришел инженер, он отдал приказание убрать галтель, потому что это липшие расходы и галтель, мач, к типу здания не подходит. А бригада идет на конфликт и получает вдвое за работу: первый раз за галтель, второй раз за ее уничтоженье. Потешная история! Когда дело коснулось соцгорода, Иван вовсе распоясался.

— Каждая мелочь в нашем деле пригодится; можно ли бросаться материалом, как это делается? Вот и нужно беречь каждый гвоздик. Маленькая будто штучка, а коли подсчитаешь, так большой урон хозяйству от невниманья к ней получается. Рабочий обронит гвоздик и не нагнется, чтобы поднять его. Или, к примеру, заколотит длинный и толстый, где бы впору взять потоньше да покороче; то он наколотит десяток, а в этом месте пяток и тот лишний; то забьет напрямик, где бы можно было вкось, и коротким гвоздем. А чтобы выдернуть гвоздь из старых досок да опять пустить его в дело, об этом нет и помина.

Секретарь сделался сумрачнее. Лысина его стала виднее Ивану, он поник головой.

— Вот гляжу — лес в коре гниет. Тут он залежался, а за версту отсюда бьются из-за нехватки. А в ином месте его зря изводят. Где можно было бы обойтись горбылем, берут отрезной тес; где можно было бы подобрать обрезок, режут хорошую доску; где бы поставить старую доску, ставят первый сорт. А пришьют хорошую тесину вместо горбыля — опять потеря: разница получается в стоимости громадная.

Секретарь вздохнул и остановил Ивана:

— Ладно. Ты явись на второй участок в контору соцгорода. Там тебе изряднее дело укажут. Я позвоню. Пока!

Он взялся за трубку телефона, а Иван, выходя, уже не замечал в райкоме ни шелестящих бумаг, ни милиционера. В темя вдруг ударила мысль: вызвали на выговор, а дело тем закончилось, что Иван вроде упрекал секретаря за неразбериху в стройке. Он хотел вернуться и спросить, как его за поступок накажут, но не решился второй раз идти туда, задорно махнул рукой и облегченно пошел разыскивать Мозгуна.

Глава XXVII КТО ГРОМКО «УРА» КРИЧИТ — ПРО СЕБЯ ВИЗЖИТ «КАРАУЛ»

Он не нашел Мозгуна в цехе. Тревога его поэтому возросла: сам он никак не мог раскусить обмолвки секретаря о перемене работы. Хитрый ли это обход, чтобы изъять Ивана из бригады, или повышение за сметливость?

В большом раздумье он и в барак свой пришел. Все, кого встречал, от него отворачивались, и он сразу догадался — неладно! И в самом деле, на койке у себя он нашел протокольную выписку, а в ней значилось, что Иван исключен из коммуны, обе бригады теперь сливаются в одну и ею руководить избран Неустроев. Причины такого решения объяснялись — так и записано было — «возмущеньем ударных бригад по отношению к Ивану Переходникову, который распустил комсомольскую дивизию в одну ночь, пошел в хвосте вредных настроений и совершил непоправимое антипролетарское дело». Протокол припомнил, кто была жена у Ивана, и то, что Мозгун-де по сродству постоянно выгораживал зятя. Делались дальше предложенья «соответствующим» органам раскрыть до конца глубину связи Мозгуна с Иваном, да и самую деятельность Мозгуна переоценить заново.

Иван опустился на кровать спиной ко всем. И сразу пришло в голову, что спокойствие секретаря в райкоме — это одна только вежливость, а на самом деле его выпытывали по части «хвостистских настроений». Он в испуге выбежал из барака и побрел куда глаза глядят.