Парни нашего двора

— Командир расчета сержант Васюков! — вскинулся перед нами пулеметчик.

— Фрицев видишь? — спросил Дженчураев.

— Так точно, товарищ капитан, греются…

— Да ты, кажется, жалеешь их? Или патронов мало?

— Да что вы, товарищ капитан, не жалею, а жду, когда поболе их вокруг кострища соберется, тогда и подброшу им огонька. Вот сейчас самый что ни на есть момент. Разрешите?

Пулемет заговорил как-то весело, голосисто.

— Молодец, сержант. Орлиный глаз! — одобрил стрельбу пулеметчика Дженчураев и подмигнул Стрельцову. Мой комбат вроде бы не разделял восторга командира группы, да и мне как-то стало нехорошо. Одно дело, когда немцы идут в атаку и ты их бьешь, а когда вот так неожиданно…

— Пока у солдата есть хоть капля жалости к врагу, он не победит, — проговорил Дженчураев, словно прочитал мои мысли.

— Не поэтому ли мы отступаем? — спросил Стрельцов.

— Не отступаем, а отходим, — сухо ответил Дженчураев и, поскрипывая снегом, прошел к блиндажу и толкнул дверь.

— Товарищ капитан… — вскочил дежурный у входа.

— Вольно, вольно… Отдыхайте, — остановил его рапорт Дженчураев и опустился на патронный ящик, поставленный на попа.

Блиндаж освещала примитивная лампа, сработанная из снарядной стреляной гильзы. Во вместительном блиндаже густо накурено, здесь собрались бойцы-пограничники и танкисты погреться перед боем у железной печки. Сержант Карасев что-то рассказывал, но замолчал, увидев командиров.

— Продолжай, сержант. И мы послушаем, — сказал Дженчураев.

— Есть продолжать, — с готовностью ответил Карасев, притушил самокрутку, чтоб даром махра не горела, — говорить и курить, что два дела делать: — Так вот, значит, жуют господа буржуи рябчиков жареных, а кости незаметно Александру Сергеевичу подкладывают. Смотрите, мол, каков обжора! Посмеяться решили над Пушкиным. Поели, шампанским запивают и хихикают. Александр Сергеевич посмотрел на них и говорит: «Не из немцев ли, господа — даже кости жрете!»

Блиндаж громыхнул здоровым дружным хохотом.

— Вот это да!

— На то он и Пушкин!

— Пушкин все умел. А вот ты, сержант Карасев, что бы делал, если бы сегодня к утру на тебя одного с десяток фрицев навалилось? — неожиданно для бойцов спросил Дженчураев.

— Да их от самой границы на меня не меньше приходилось, — нашелся Карасев.

— И что ты им, анекдоты рассказывал?

— Бил и буду бить, товарищ капитан!

— Значит — бить? А как думают остальные?

— Сейчас у всех одна дума, — ответил за всех старшина Подниминоги и соскочил с нар, за ним поднялся с поленницы дров старший сержант Скалов, они двинулись к выходу. — Мотор погреть треба, — проходя мимо Стрельцова, как бы извинялся старшина. — Чую, жарко буде…

Когда возвращались на командный пункт, луна еле проглядывалась, затянутая морозом.

— Хороша погодка. Фриц в такую стужу в окопах не усидит. Подождем мало-мало и ударим.

А когда зашли в блиндаж, Дженчураев спросил Стрельцова:

— Ты как, друг, может, сомневаешься?

Стрельцов снял танкошлем, словно ему было жарко, присел к столу.

— Хуже всего, капитан, когда тебя одолевают сомнения, — начал мой комбат как-то философски. — Но что поделаешь, таков уж человек. Начнется бой — сомневаться поздно. Так давайте сейчас разрешим все, У нас единственная надежда на успех — внезапность, атака, а не оборона. Ночная атака, капитан. Если обороняться, немец своим превосходством сомнет нас. Лечь костьми никогда не поздно. В этом у меня сомнений нет.

— А я-то думал, капитан, друг ты мой… Но прости, прости. Засомневался я в тебе, когда пожалел ты фрицев, отправленных к аллаху сержантом Васюковым.

Антонов похрапывал на нарах, упрятав голову в воротник полушубка.

— И нам часок соснуть не мешает. Бурмистров!

— Я слушаю!

— Через час сыграешь подъем!

— Есть!

Сон сразу же сморил меня, словно я не думал незадолго перед этим о самоуничтожении, о безрассудности атаки на позиции немецкого полка. Бесшабашность Карасева, спокойная уверенность Подниминоги и Скалова, дерзкое единство всех бойцов — бить врага, как бы силен он ни был — зарядили и меня бесстрашием, сняли все сомнения. Но сомневался в ту ночь не только я и мой комбат. За час до атаки на командный пункт примчался на мотоцикле связист из штаба полка. Он привез приказ — держать оборону на позициях бывшего военного лагеря, атак не предпринимать.

Дженчураев побагровел, глаза его сузились и потемнели. Он ругался и в Христа и в аллаха.

— Да как здесь удержишься? На такой узкой полоске? Обойдет фриц, если в лоб не сломит. И так и эдак — выйдет к нам в тыл… Слушай, связной, не видел я тебя и приказа не видел, понял? Застрянь со своим мотоциклом где-нибудь в сугробе на полчаса. Ответственность беру на себя. Если бы командир полка был здесь, он поступил бы точно так же, атаковал. Но пока связываешься с ним, доказываешь — рассветет — и, как говорят немцы, капут нам. Капут! Нет, нет…