Парни нашего двора

Я помчался по дамбе. Устрашающий рев хлынул навстречу со всех сторон, аж зазнобило. Глянул на Скворцова, тот на меня. Мы ничего не понимаем. Что за жуть? Откуда?

На дамбу выкарабкиваются наши танки, рев потише вроде, а чуть стихнут моторы, опять хоть уши затыкай. Приглядываемся. И волосы на голове шевелятся от ужаса. Не комки торчат из трясины справа и слева от дамбы, а рогатые и комолые головы коров, быков, да и коз, наверное. В редеющей предрассветной сумеречности видны кое-где худые острые хребты. Дико поблескивают круглые обезумевшие глаза, раскрытые пасти исходят паром и ревом…

Немцы, как только перешли мы границы Восточной Пруссии, угоняли всех людей, а заодно и скот. На запад базировались, не дойдут туда русские. У русских политика: «чужой земля ни пяди», а они уже на чужой. И начали пугать советских солдат листовками. За Одером ждет, мол, вас неминуемая гибель, немецкое командование, располагает невиданным новым всесокрушающим оружием, не хотите же вы своей погибели… Оглянитесь, доблестные солдаты России, как далеко вы оторвались от Родины. Вас ждут жены, дети, матери, непаханые, заросшие чернобылом поля. Остановитесь…

Спохватились, гады, да поздно. В сорок первом надо было кумекать, герры!

Девятым валом надвигалась Красная Армия, сметая на пути все, что могла выставить против Германия. Становилось ясным — русские не остановятся. Не первый раз им брать с бою Берлин.

А пока… Гитлеровцы принялись истреблять животину. Даже те гурты, что успела переправить за Одер. И в этой пойме затопили они не одну тысячу голов.

Гвардейцы, развернувшись цепью, перебегали, в темноте думалось, по кочкам, а оказалось, по головам и хребтам утопшей скотины. Ревущих, жалеючи, пристреливали. И от этого, не свойственного солдату дела, матерились в гневе.

Одолев болото, пехотинцы залегли, готовясь для очередного броска. «Петляковы» ринулись на немецкие батареи. Не успел развеяться дым от разрывов бомб, пехота уже была на вражеских позициях. Артиллерия замолчала, и наши танки ринулись через пойму по дамбе.

С неба на пехоту посыпались бомбы, на горизонте появились танки. У наших стрелков даже орудий нет, благо, что траншеи немецкие в рост. Там, где пообвалились, мелькают малые саперные лопаты, подправить надо. А танки — вот они, уже слышен утробный гул моторов. Не жалеют снарядов, бьют с дальних дистанций, забыли о своей особенности — экономии. Бьют и упорно надвигаются.

Жестко хлопают выстрелы противотанковых ружей — пристреливаются к ориентирам, что неподалеку от траншей, подойдет «пантера» к такому ориентирчику, кочке малой, здесь и встретится с бронебойкой.

Выползают со связками гранат смельчаки, спешно окапываются для маскировки.

Не менее полка гитлеровцев прямо с грузовиков бросилось в бешеную безрассудную атаку.

— Фрицы дошли до ручки! — говорит Виктор. Мы наблюдаем за боем с дамбы. Я понимаю и другое — наших сейчас сомнут или отбросят.

— В бригаду, гвардии ефрейтор. Аллюр три креста! — приказываю я Скворцову.

— Есть, аллюр три креста!

«Харлей давидсон» «мессершмиттом» летит обратно к Одеру, к танкам, что, переправившись, накапливаются на опушке леса. Болото у них уже за кормой.

— Товарищ гвардии подполковник, — кинулся я к вездеходу комбрига и, сдерживая дыхание, выпалил: — Наших атакуют танки и автоматчики. У наших только ПТР и гранаты. Не устоять. Я только что с передка.

Бронетранспортеры с противотанковыми пушками на прицепе, выжимая все из американских девяностосильных «геркулесов», пошли на подмогу пехоте. За ними вытягивались в колонну «тридцатьчетверки». Дорога не позволяла развернуться фронтом, к обочинам ее плотной стеной подступал густой сосновый бор.

— Я, Витяня, в атаку! — крикнул я Скворцову и вскочил на броню головной машины, на ней должны быть Иван и Сергей. Вцепившись в скобы на броне, «тридцатьчетверку» облепили автоматчики. Все рвались в бой, никого не удержишь, ведь идут последние дни войны.

Не успели мы выехать из леса, в воздухе появились «мессеры». И пошли, снижаясь до бреющего полета, в атаку на «тридцатьчетверки». Зенитных пулеметов на средних танках нет, отбиваться или хотя бы попугать летчиков нечем. Они знали нашу беду, потому и обнаглели.

Я видел, как пилот в кожаном шлеме и черных очках, склонив голову на плечо, глядел на нас и резал из пушки и пулеметов. Люки захлопнулись перед моим носом. Десантников с брони словно смыло, на полном ходу пососкакивали они на землю, залегли в кюветах и за стволами сосен.

Танк задрожал всем корпусом. Очередь бронебойных перепоясала его. Мне обожгло лоб, я схватился рукой за голову, а другой еле удержался за скобу, ветром от самолета меня чуть не сорвало с танка.

Я вытер кровь, боли не чувствовалось. Так, царапина осколком брони, выщербленным пулей. С неба нарастающий гул. Заходит второй «мессер». Он повторяет маневр первого — на бреющем по колонне поочередно, от замыкающей машины до головной, а потом взмывает в небо — вывернуться на новый заход, И так, пока боезапаса хватит.