Парни

Когда сели обедать, Иван норовил показать, что вот он вровень со всеми ест, хоть и не заслужил обеда. И все прислушивался, не заденет ли кто его, но никто не задел, и стало от этого еще горше.

Налитый безотчетной тревогой, он дальними тропами обошел завод кругом. Когда зажглась на небе первая звезда и потемнели скелеты железных конструкций, пробрался к Монастырке задами. Подле сада его пролегали рельсы, а дом стоял оголенный со всех сторон. С бьющимся сердцем Иван подошел к двери и постучал. Неужели опять старая жизнь с женой в своей хате? Другое не приходило в голову. Лениво проскрипела дверь, закашлялся кто-то и спросил, не открывая сеней:

— Ну, кому что надо?

Голос был мужской, сердитый.

— Анфиса Переходникова разве не тут проживает? — произнес Иван, замирая от предчувствия.

— Дом здесь казенный, — ответил тот же голос из-за двери. — И казенные люди в нем живут.

Дверь шумно захлопнулась при этом… Иван вышел на проулок, потом заглянул в окно своего дома, увидел на стене плакат с изображением автомобиля, на лавке лежали ватерпас и рулетка.

Он отошел от избы. Шорохи в деревне были чужие. Где-то урчал трактор, пахло перегорелым бензином, посреди деревни стоял столб со щитом, на нем плакаты. Над домами возвышались, видимо недавно поставленные, телеграфные столбы.

Заявился он в барак готовым к поединку, обернулся спиной к Неустроеву и сказал всем:

— Али судить-рядить собрались, верховоды?

— А почему бы не так? — ответил Неустроев миролюбиво.

Иван обернулся к нему и увидел бледное улыбающееся лицо. Руку Неустроев держал на перевязи.

— Все мы люди, исключая подлецов, — сказал веселый Вандервельде, — кончайте кутерьму скорее!

— Полюбовно, полюбовно! — закричали из углов.

Неустроев подходил к Ивану походкой виноватого.

И злоба у Ивана смякла. Мозгун издали следил за обоими. Видя неподатливость Ивана, Неустроев остановился, поглядел на Мозгуна, перемигнулся с ним и сказал Ивану:

— Все мы здесь одной матери сыны. Лишаться такого маштака, как ты, — тяжкая потеря для бригады. Давай мириться. Но в этом ли вопрос? (Он поднял на воздух свою перевязанную руку.) Ты думал, мы хотим тебя засудить? Судить о людях весьма трудно, на то требуется немало ума, познанья и опытности. Но судить людей и вещи — совсем другое дело, сущая безделица. (Мозгун кивнул ему головою, ребята поддакнули.) Сущая ерунда. Стоит только сесть и судить. Такой ли суд нам нужен?

Лицо его разрумянилось, а глаза возбужденно сверкали. Ребята теснее сгрудились и примолкли. Говорящий как-то незаметно для самого себя поворачивал голову в сторону Мозгуна, хотя говорил для всех.

— Казенный ли суд нас прельщает? Тысячу раз нет! У крестьянина, говорил Ильич, есть рассудок и предрассудок. От последнего надо его освободить.

При слове «крестьянин» Иван обернулся, привстал и возразил так, что все вздрогнули:

— Не ври, карандаш, Ленин за крестьянский класс порой стоял.

Иван рухнулся на кровать, а Неустроев подхватил:

— Истинная твоя правда. Поэтому он со всей силой старался его выправлять.

— Отчего это все только нас выправлять? Крестьяне, что же, хуже других?

— Смотря какой крестьянин. Мы тебя не сопричисляем к тем, которые умеют болтать и от случая к случаю «краснеют», «бледнеют», когда надо — «желтеют», сегодня идут с «белыми», завтра — с «красными», послезавтра — с чистыми, на следующий день — с грязными. Ты свой, наш, ведешь борьбу с врагами нашими… Да будет проклята ваша чересполосица во веки веков, аминь. Помнишь сказку: Иванушке-дурачку поручили купить иголку, а он, с базара идя, ткнул ее в воз с соломой. Родитель разъяснил ему — воткнуть надо было в рубаху. Иванушка купил потом серп и воткнул его в рубаху. Он тысячу раз ошибался, нащупывал опыт и вот оказался под конец всех хитрее, поумнел. Привыкшему к своей лошади, к бороне приходится все делать невпопад. Таков ты. Но поумнеешь, как всякий Иванушка. А роль отца заменит тебе рабочий коллектив. Давай же руку в знак согласия и дружбы.

Неустроев подал ему руку. Иван пожал ее, а ребята захлопали в ладоши.

— Костька — он дипломатчик, — сказал Вандервельде, — его следует трясануть.

Стали качать Неустроева вместе с кроватью. А Иван полез под одеяло, раздумывая о жене и о людях, которым язык заменяет сноровку рук.

Глава VI ЖИТЬЕ ГРИШКИ МОЗГУНА

Когда электричество погасили и нещадный храп раздался в разных углах, Мозгун все сидел подле печки и подбрасывал в огонь щепу. Отсветы падали на мокрые окна и сырые стены барака, на исшарканный, грязный пол, на сидящую фигуру Костьки, Мозгун думал. О чем? Неустроев слез с кровати, молча подошел прикуривать.

— Меня эти слова про дурачков очень смутили, — сказал Мозгун.

— Жизнь всему учит, — ответил Неустроев шепотом. — Может быть, придет время, и узнаешь, чему она научила меня. Мы мужаем теперь не по дням, а по часам. Прошел я воды и медные трубы, разве только черту в зубы не попадал.

— А я попадал, — ответил Мозгун горячо. — Но вот вижу, есть в тебе что-то такое, чем ты выше меня.