Пароход

Взяв весло, Дюран стал грести и негромко запел полячке песенку, придуманную каким-то парижским Казановой ещё в начале века:

– Ах! Милая моя девочка!

Ах! Стройная моя куколка!

Ах! Ласковая моя кошечка!

И вновь к тебе я тороплюсь, роняя туфли на ходу!

Алябьев несколько раз слышал эту весёлую и пошловатую песню в одном из парижских кафе, но в ней вместо слова «туфли» было слово «брюки». Он невольно улыбнулся тому, как ловко Тибо исправил текст песни: действительно, на ходу. Таким же образом он заменил в ней ещё несколько едких слов парижского арго, и получилось вполне прилично: порядочный мужчина торопится к любимой женщине, а не какой-нибудь там кобель к сучке.

Пел Дюран замечательно, впору было удивиться – прямо-таки Морис Шевалье, разве что соломенного канотье на его голове не хватало. Златовласая Божена, опустив руку в тёмную воду, внимательно слушала француза и отвечала ему доброй улыбкой. А почему бы и нет? Павлин откровенно распускал свой копчико-спинной веер, который ошибочно называют хвостом, и интерес молодой девушки к этим ухаживаниям был вполне закономерен. А вот примет ли она их – это другой вопрос. Впрочем, опять же: почему бы и нет? Тибо выглядит очень даже ничего. Такие сильные и симпатичные мужчины женщинам всегда нравятся.

Алябьев присел на сломанное деревце: эх, молодость! Как всё в ней прекрасно! Жаль, что природа обделила его голосом и слухом. Он бы тоже Лиле что-нибудь спел.

Тибо закончил петь, прижал весло к груди и поклонился. Божена захлопала в ладоши и засмеялась. Потом по её указанию он подгребал к нужным местам и поднимал с мелководья одну за другой сетчатые мордушки с конусными рукавами. Божена выбирала через них самую крупную рыбу и складывала её в мешок. Мелочь Дюран вытряхивал назад в воду, клал в ловушки корм для рыб и вновь ставил их под берега. Алябьев наблюдал за девушкой и мужчиной и думал о том, что ему тоже так же хочется: плыть с Лилей в лодке, ловить рыбу и быть счастливым. Однако скоро ли он и она доберутся до этого самого счастья? Скоро ли придёт их пароход?

Причалив лодочку к берегу, Тибо выскочил, одним рывком вытащил её до половины на сушу, и потом так же аккуратно вынес из неё девушку, как и усадил.

– Дженкуе! – поблагодарила она Дюрана и сказала Алябьеву: – Сподобал ми сен.

– Это как, панна? Не понимаю.

– Он мне нра-вица, – выговорила она.

– А-а! Мсье Дюран! – обратился к Тибо Сергей Сергеевич. – Сейчас панна Божена просила тебе передать: ты здоров, аки бык – пахать можно, значит, в хозяйстве ей пригодишься. И ещё: если ты изменишь ей с какой-нибудь коровой – она откусит тебе голову!

– Так и сказала, мсье?

– Я смысл передаю.

На лице Тибо отобразилась такая страдальческая мука, что впору заплакать. Было ясно: он принял какое-то важное решение, но не знает, как поступить: если промолчать – так как бы всё дело не испортить; если озвучить – так не дай бог, не получилось бы ещё хуже.

– Говори, Тибо! – подсказал ему Алябьев, поняв, какой мукой озадачился его друг. – Говори ей! Была – не была! Ты ведь серьёзный мужчина, а не шантрапа уличная!

Тибо взглянул на Сергея Сергеевича как на старшего брата, дающего ему в нужную минуту нужный совет, и решился. Он вынул из нагрудного кармана куртки золотое кольцо и протянул девушке, однако оно было явно маловато для пальца её руки, утруждённой грубой крестьянской работой. Дюран тут же достал второе – перстень, и вновь протянул:

– Выходи за меня!

Она гордо выпрямилась и спросила Алябьева:

– Что он хчечь? Взячь меня в жоны?

– Так, Божена!

Полячка взяла перстень, прикинула на свой палец:

– Как ойчец решит…

– А ты сама?

Она не ответила, но щёки у неё стали вдруг варёными красными раками. Вернув перстень Дюрану, она пошла не оглядываясь. Что же тут ещё непонятного?

Алябьев подтолкнул Дюрана в бок:

– Понравился ты ей! – и подковырнул: – Ещё бы нет? Пылинки с неё сдувает, на руках носит, песенки поёт, кольца дарит. Да у тебя есть чему поучиться, дамский угодник!

– Как знал, мсье! – радостно зашептал тот. – Как чувствовал, что встречу её!

– И чем ты ещё запасся кроме кольца и перстня?

Тибо вытащил из кармана ещё с десяток золотых украшений – колец и цепочек, и показал:

– Вот! Из моих личных накоплений. Золото – оно везде золото! Вряд ли оно стоит дешевле той бумаги, которой нас с вами снабдил в Париже мсье Тетерин.

«Вряд ли… – подумал Сергей Сергеевич. – Для нелегального перехода границы – особенно вряд ли… Особенно, если нас поймают», – и поторопил Тибо:

– Что стоишь? Бери рыбу и беги за ней, Ромео! Она как раз этого и ждёт!

Сергей Сергеевич намеренно отстал от парочки и потом шёл за ней метрах в тридцати. Как они друг друга понимали? Тибо что-то говорил ей по-французски, размахивал руками. Она смеялась и отвечала ему по-польски. Может быть, французский-то она и понимала, если принимать во внимание слова пана Ковальского о том, что он учит детей всему тому, что сам знает, но вот как Тибо Дюран понимал польский – непонятно!

Видимо, у любви один язык – международный, такой же, как и у немых.