Пароль: "Директор"

Судьи РКГ раскаялись слишком поздно, и ничего исправить уже не удалось. Теперь не оставалось никаких сомнений: германское военная юстиция была готова применить расплывчатые статьи уголовного кодекса о «помощи и пособничестве» к антифашистам, не имевшим никакого отношения к шпионажу. Приговоры, объявленные на процессе Ремера, заложили основу для зловещего развития признания равнозначности сопротивления режиму и шпионажа в пользу агента Москвы. Хотя последний вырос из Сопротивления, он уже нес в себе самом свою погибель.

Теперь путь для Редера был расчищен. Шаг за шагом он связал недостающие звенья между левым Сопротивлением и так называемыми «изменниками Родины», так что даже самых либеральных антинацистов затянули смертельные путы законов об измене.

18 января суд приговорил к смертной казни Ремера и его товарищей. Все они в той или иной мере противостояли режиму.

19 января перед судом предстали Хильда Коппи, Карл Беренс и Роза Шлезингер, которые просто оказывали мелкие услуги своим приятелям-шпионам. Всех их проговорили к смерти.

26 января перед судом предстала приятельница Шульце-Бойзена Ода Шоттмюллер; ей смертный приговор был вынесен за разрешение вести из её дома радиопередачи.

27 января суд приговорил к смерти Ганса Гельмута Хемпеля и Марию Тервел, которые выполняли некоторые поручения разведывательного характера.

28 января обвинитель представил новое хитроумное сочетание агентов и участников Сопротивления. В результате Пауль Шольц, Ричард Визенштайнер, Клара Шаббель и Эльза Имме получили три смертных приговора и длительный срок каторги.

Обвинения выслуживавшегося перед начальством Редера и приговоры суда обрушились на обвиняемых как ураган. Адам Кукхоф, Вильгельм Гуддорф, Вальтер Кюхенмайстер, Иоанн Риттмайстер и их ближайшие друзья — все получили смертный приговор.

Речи Редера становились все более свирепыми; обвинитель безжалостно набрасывался на жертвы. Раскаты его голоса эхом отдавались в зале суда, он обрывал защитников на полуслове и в самых мрачных тонах расписывал мотивы действий участников Сопротивления в самых мрачных тонах. Лотте Шляйф вспоминает: «Благодаря Редеру все слушание стало фарсом… он не давал никакой возможности защититься от обвинений и угроз».

Подруге Гуддорфа Еве-Марии Буш Редер заявил, что молодость преступника часто служит причиной снисходительности сентиментальных судей, однако безграничная подлость, звучащая в показаниях обвиняемых (она зачитала свою статью с критикой режима), показывает, что молодежь прогнила насквозь.

Когда профессор Краус стал отрицать, что распространение листовок имело хоть какое-нибудь политическое значение, Редер вскочил с места и заорал:

— Это неслыханная наглость!

Во время того же заседания он заявил, что вряд ли можно требовать от государства обязательства холить и нежить подобных преступников в тюрьмах.

Излишняя активность Редера со временем стала действовать судьям на нервы. Председателя Креля беспокоило отсутствие аргументации в речах прокурора. «Слишком часто её подменяла риторика. Она не производила никакого впечатления на суд, но адвокатами защиты воспринималась как совершенно неуместная». Его коллегу Шмитта раздражала «манера, с которой он (Редер) излагал свои доводы в пользу смертной казни, не утруждая себя рассмотрением улик и юридических оснований. Можно представить, какой шок испытывали обвиняемые, когда он неизменно делал упор только на отрицательных аспектах дела.»

Однако вскоре подсудимые стали замечать, что все чаще за них стали заступаться сами судьи. Один из адвокатов, доктор Валентин, утверждает: «Ввиду крайне человечного отношения суда защите несложно было противостоять аргументам доктора Редера, которые часто не достигали своей цели».

Лотта Шляйф была недовольна действиями своего защитника, и суд позволил ей защищать себя самой. Она вспоминает: «Я указала на ошибки со стороны обвинения и объяснила, что все мои друзья и родственники немало пострадали при национал-социалистическом режиме. Не помню, по какой причине председатель отверг смертный приговор. Однако точно знаю, что суд очень внимательно прислушивался к моим заявлениям».

Пауль Шольц вспоминает: «У меня сложилось впечатление, что больше всего Редера раздражал один из судей, кажется полковник, задававший мне вопросы, которые, по моему мнению, были направлены на выявление смягчающих обстоятельств».

Столкнувшись с такими проблемами, стушевался даже назначенный фюрером прокурор. Его речи стали более небрежными, а требования наказания формальными. Многим казалось, что Редер теряет интерес к делу «Красной капеллы». Один из судей прошептал своему коллеге Эрнсту: «Речи Редера становятся все жиже и жиже, как суп из бульонных кубиков; в конце концов там останется одна вода».