Пароль остается прежним

— Между прочим, здорово мы подружились с Володей,— говорит он.— И я о нем знал всё. Он о своих недостатках больше любил говорить. А для этого тоже смелость нужна... В общем слушайте... На рассвете следующего дня немцы контратакуют. Их миномет бьет за церковной оградой. Нам приказано подавить огневую точку. Прикрываясь еще не рассосавшейся темнотой, подползаем к орудийному расчету и забрасываем гранатами...

И снова все, кто слушает Серебренникова, переживают за молодого солдата.

— ...Ура-а! — кричит он. Но взрывная волна подхватывает, швыряет на землю.

На мгновение он теряет сознание. А когда очнулся — пронзила страшная боль в ноге, возле лодыжки. Руки тоже были залиты кровью и судорожно сжимали винтовку с разбитым цевьем.

Потом он проливал пот в медсанбате, который размещался в жарко натопленной избе и не вмещал всех раненых. Оперировали только тяжело раненых. А ему разрезали сапог и перебинтовали ногу: медсанбат эвакуировался. Здесь, среди стонов и крови, ему показалось еще страшней.

По тряской дороге колонна грузовиков двинулась в путь, растянувшись, чтобы не стать мишенью для фашистских пикировщиков.

Рядом с ним — весь перебинтованный солдат, без ноги. Всё время просит:

— Пить, пить!

У Володи тоже ноет нога, и он с ужасом думает: вдруг отнимут?

Машины ползут медленно. А тут еще закрыли переезд, где на подъеме застрял поезд. Пришлось расцеплять состав, чтобы пропустить колонну.

Боль в ноге становилась невыносимой.

Наконец — госпиталь. Мест нет. Соседа Володи куда-то всё-таки потащили, а так называемых «легко раненых» погрузили в теплушки.

Тощая «буржуйка» тщетно старалась нагреть вагон.

Нога у Володи распухла. Боль притупилась. Им овладело безразличие и не сразу он услышал прерывистый шопот соседа:

— Братишка, пристрели... Слышишь, братишка!

— Что ты? — испугался он.

Освещенный бледным светом ночника рядом лежал солдат еще моложе его. Он был ранен в живот и, вероятно, случайно попал в число легко раненых. Лицо у него пожелтело.

— Пристрели, братишка! Не могу больше!— шепчут искусанные губы.

Володя забывает о своей боли и склоняется над солдатом:

— Всё будет хорошо, потерпи.

— Не-не могу... больше! — глухо стонет раненый.— Не могу...— Он сдерживается и вдруг истошно кричит: — Пристрели!.. Пристрели!.. А-а!

Под утро кое-как доплелись до станции Карабаново.

Раненый в живот успокоился. Когда стали выгружаться, Володя тронул соседа за плечо. Тот не шевелился: рука была твердая и холодная. Кто-то приблизился с фонариком. Луч света упал на изможденное лицо: солдат умер...

Володя лежит на операционном столе, стиснув зубы. Чувствует, как игла впивается в ногу. Хочется кричать. Но криком не поможешь. Он закусывает губу.

— Вот осколок,— говорит врач.

И кто-то другой говорит:

— А ему повезло, могла начаться гангрена.

Металлическое лезвие скоблит кость. Он молчит. Ни звука, Кто-то тревожно спрашивает:

Жив?

Он отвечает:

— Жив, конечно, не беспокойтесь...

Серебренников снова помолчал и заметил с легкой грустью:

— Так мы с ним и прошли всю войну. Где сейчас Володя — не знаю. Но если встречаю похожего человека, с орденской планкой на груди, обязательно подхожу, и горько бывает, что обознался...

Вот и всё. И ни о каких подвигах не рассказал Серебренников. А его рассказ тронул. И пограничники сидели строгие, молчаливые. И думали обо всем, что слышали. И видели три ряда орденских планок на гимнастерке Серебренникова. И, может быть, у них мелькала мысль, что он о себе говорил. А Бородуля почему-то даже был уверен в этом и чувствовал облегчение.

Вечереет.

Сидит Бородуля на завалинке, в стороне от всех. Думает. Вот бы сейчас подойти к майору Серебренникову и, как тогда, по дороге на заставу, обратиться запросто: скажите, мол, товарищ майор, а что мне делать, чтобы перестать бояться?

Он вздыхает и неприязненно смотрит на вспыхивающие звезды.

В это время старшина Пологалов замечает Бородулю. Куда это он уставился? И вдруг вспоминает, как однажды застал его в конюшне за странным занятием: Бородуля забрался на станок и вот так же, подозрительно, вглядывался в небо. А что, если Бородуля...верующий?

Он делится своим предположением с офицерами.

— Почему вы мне раньше не сказали? — говорит Ярцев, хмурясь.

Пологалов пожимает плечами.

Серебренников сводит брови. И он вспоминает: хотел однажды капитан-интендант прочесть лекцию на атеистическую тему, потому что у Бородули бабка верующая. «Нелепо!» — подумал тогда Серебренников. А ведь не пришло в голову, что Бородуля тоже может оказаться верующим — и отсюда все его страхи.

Он испытующе смотрит на Ярцева.

— Нет! — решительно говорит начальник заставы.— Молодой парень, сын известного механизатора... Здесь что-то другое.

— Надо выяснить,— говорит Серебренников...

... Бородуля удивился, когда на завалинку, рядом с ним, присел майор Серебренников.

— Красиво! — произнес он, разглядывая всё четче обозначающееся звездное небо.

Бородуля не ответил.

— А ведь где-то, среди этого множества звезд, затерялся наш искусственный Спутник,— заметил Серебренников.

Бородуля возразил:

— Почему затерялся? Он вертится на своей орбите и сигналы подает.