Пароль остается прежним

«Вот тебе и на! — удивился Бородуля.— Я струхнул и нарушил инструкцию, а сержант Назаров доволен. Впрочем, конечно, откуда он знает, что я струхнул?»

Наряд командира отделения исчез в темноте.

«Ну, пароль-то я теперь всегда буду спрашивать,— рассуждал про себя Бородуля.— А бояться?»

Он шел за Бегалиным и хотел заставить себя поверить в то, что бояться границы нечего. Но чем больше старался убедить себя в этом, тем настойчивей подкрадывался страх. Как в тот, первый раз на границе, звезды стали снижаться и давить на него.

«Чепуха! — сказал он себе.— Как это звезды могут снижаться? Вот сейчас подниму голову и — здравствуйте вам! — Большая Медведица!..»

Он поднял голову. Пошарил глазами в начавшем светлеть небе, но семизвездного ковша не увидел.

В висках застучало:

— Бегалин! — тревожно позвал он.— Послушай, Бегалин!

Нет, не стал еще Бородуля настоящим солдатом...

СМЕЛЫМИ НЕ РОЖДАЮТСЯ

Когда майор Серебренников снова приехал на заставу, ему доложили, что Бородуля боится границы. Теперь это ни для кого не было тайной. В наряд пограничники шли с ним неохотно. Да и капитан Ярцев старался поменьше посылать его на границу, а если посылал, то недалеко от заставы.

Беседы не помогали. Бородуля ушел в себя — и бесконечные «почему» перестали досаждать пограничникам.

Сержант Назаров теперь не мог особенно жаловаться на Бородулю: внутреннего распорядка он не нарушал, приказания выполнял точно, на занятиях старался вникнуть в смысл того, что говорил командир. Но подавленное состояние не покидало его.

Бородуля совершенно перестал реагировать на остроты Кошевника, хотя тот из кожи лез, чтобы расшевелить его, а если Никита слишком уж допекал,— просто отходил в сторону. Кошевнику вдруг надоел Бородуля, и он переключился на своего давнего дружка — Бегалина.

Вахид Шарапов, секретарь комсомольской организации заставы, по совету капитана Ярцева провел диспут на тему: «О воинском долге и храбрости». Говорили об Александре Матросове, Юрии Смирнове, о пограничнике-следопыте Карацупе, молодогвардейцах. Потом смотрели фильм «Подвиг разведчика». Бородуля, казалось, увлекся.

На следующий вечер Шарапов затеял викторину. Он поставил на бильярд огромный сверток, перетянутый красной лентой (никто не знал, что в этом свертке—пирожок), и объявил условия игры. Каждый говорит пословицу о храбрости. Считают до трех. Кто скажет последним — получит приз. Желающих оказалось много.

— «Где смелость, там победа!» — начал старшина Пологалов.

— «Где смелость, там победа!»... Раз! — подхватил Шарапов.

— «На печи не храбрись, а в поле не трусь!» — перебил Петр Ковалдин.

— «На печи не храбрись, а в поле не трусь!»... Раз! — повторил Шарапов.

— «На героя и слава бежит!» — вставил кто-то.

А другой тут же добавил:

— «Пуля в того метит, кто боится!»

— «Пуля в того метит, кто боится!»... Раз!— повторил Вахид.— «Пуля в того метит, кто боится!»... Два!..

— «Страх — хуже смерти!»— сказал лейтенант Пулатов.

— «Смелость города берет!» — вспомнил Никита Кошевник и обрадовался: мой приз!

Сержант Назаров усмехнулся: рано, мол, торжествуешь.

— У нас говорят: «Счастье и победа всегда на стороне отважных».

Шарапов повторил:

— «На стороне отважных»... Раз!.. «На стороне отважных»... Два!.. «На стороне отважных»...

— «У страха глаза велики!» — выпалил Никита и толкнул в бок соседа. Соседом, конечно, оказался Бородуля. Он надулся и ушел.

Всё это майор Серебренников выслушал внимательно, а потом сказал:

— Мне кажется, ваша ошибка в том, что вы действуете слишком прямолинейно. Ну, зачем без конца напоминать человеку о его слабости? Уверен, что это его тоже мучит. Ведь мучит? Сами говорите: изменился, ушел в себя Бородуля. А вы оставьте его в покое, дайте подумать... Окажите доверие. А если уж будете говорить о храбрости, так как-нибудь, знаете, невзначай.

В тот же вечер майор Серебренников беседовал с пограничниками. Он сказал, что на имя командира части пришло письмо. Незнакомая девушка просила сообщить, не случилось ли чего с пограничником, который, прощаясь с нею, обещал писать часто и вначале писал, правда всё реже, а потом замолчал совсем»

Никита сидел красный, хотя Серебренников не назвал имя девушки и не сказал, откуда пришло письмо. Но майор всё время смотрел на Кошевника, и тот ерзал, будто сидел на углях.

— Само собой разумеется,— задумчиво произнес Серебренников,— любовь проверяется не только письмами. Да ведь если по-настоящему любишь, разве заставишь страдать?

Он улыбнулся, вспоминая:

— Конечно, бывает и другая крайность. Вот служил у нас в батальоне солдат. Звали его Володей. Тезки мы с ним... Хороший парень, веселый. И девушкам, видно, нравился. Полевая почта только на него и работала. Когда он успевал отвечать — удивляюсь!.. Между прочим, в первый раз он влюбился, когда учился не то во втором, не то в третьем классе, словом было ему лет десять.

— Да ну? — не поверил Кошевник. А Бородуля даже рот раскрыл.

— Стояли мы тогда в резерве,— продолжал между тем Серебренников,— времени для рассказов хватало, и Володя старался.