Пароль остается прежним

— Здравствуйте, товарищ капитан.

— Здравствуй, Ефремов,— небрежно ответил Горский.— Ты что, домой?

«Наверное спросит долг»,— подумал Ефремов и жалко улыбнулся: свободных денег у него на было.

— Пройдемся,— сказал Горский.— Разговор есть.

Ефремов безвольно согласился.

Они молча вышли за поселок и сели на берегу арыка. Невидимая в темноте вода сердито урчала возле ног. Жалили комары. Тяжелое, черное небо давило на землю, обтекая причудливые силуэты зданий.

Ефремов ковырял веточкой в песке, ожидая, что скажет Горский.

Капитан «Медузы» заговорил повелительно, и Ефремов сжался, будто ожидал удара.

— Значит, перешел на самосвал? Хорошо. А зарабатывать сколько будешь?

«Так и есть — долг!—с тоской подумал Ефремов.— А еще предупреждал, что деньги ему скоро не понадобятся».

— Больше буду зарабатывать,— непослушным языком ответил Ефремов.

Но Горский спросил не о деньгах:

— Куда ездишь?

— Пристань — райцентр.

— И это все?

— Почему все? В столицу республики буду ездить.

— Так,— удовлетворенно кивнул капитан «Медузы», и Ефремову показалось, что он видит, как у Горского заблестели глаза.

— Мне могут понадобиться твои услуги.

Пока он ничего не говорил о деньгах.

— Пожалуйста.

Горский назвал день, когда ефремовский самосвал обязательно должен быть на пристани.

— Зачем?

— Я же говорю: окажешь услугу,— недовольно повторил Горский. И добавил резко: —Должен же ты, наконец, доказать, что честный человек? Или мне рассказать свояку, а еще лучше моему другу майору Серебренникову, какой у тебя болтливый язык?

Ефремов испуганно смотрел на Горского. Он не понимал, чего хочет от него капитан «Медузы».

А Горский продолжал ядовито:

— Тебя, видите ли, заподозрили пограничники...

— Я этого не говорил,— пытался оправдаться Ефремов.

— А известно ли тебе, что тем самым ты разгласил государственную тайну? — продолжал Горский.

Ефремову стало страшно.

— И потом этот безобразный случай в Да-хау...

— Я ничего безобразного не делал!—чуть не крикнул Ефремов.

Горский зажал ему рот. Давно он так не наслаждался своей властью. Горский знал, что Ефремову не дает покоя мысль о плене. Он никак не мог с ней примериться и, мнительный по натуре, страдал от чувства собственной неполноценности.

— А кто продавал товарищей, чтобы спасти свою шкуру? — наседал Горский.

Ефремов никого не продавал.

— А кто признал себя рабом, когда хотели запрятать в печь?

Ефремов не признавал себя рабом, хотя его действительно должны были сжечь заживо, как сжигали многих других, и он до сих пор не понимал, какая случайность спасла его от страшной гибели.

Кажется, во время очередной селекции, когда отбирали годных для работы узников, и он, со своими переломанными ребрами, ни на что уже больше не надеялся,— был налет. Ну, да, конечно!..

Впервые за три года унижений и страха он увидел тогда печать обреченности на лицах своих палачей. Им было не до него. Они сворачивали лагерь, заметали следы преступлений и бросили Ефремова вместе с другими военнопленными в теплушку, набитую скользкими, полумертвыми телами истерзанных людей.

Никогда он не признавал себя рабом! Никого не предавал! Но уверенный, резкий тон Горского и воспоминание о страшных днях плена совершенно парализовали его.

Он с ужасом слушал, что говорит капитан «Медузы». Кто он — Горский? Чего хочет?

— Ты сам мне об этом говорил,— настаивал Горский,— в тот день, когда потерял деньги... Ты был пьян, и я не хотел тебя слушать. Но ты говорил, и теперь я знаю все. Ты — трус и предатель!.. Мне жалко твою семью... Я сейчас могу все рассказать кому следует. Но, может быть, ты еще не совсем пропащий человек. Я присмотрюсь к тебе, понял?

Ефремов ничего не понял.

Он дрожал.

Горский настойчиво вдалбливал:

— Итак, твой самосвал будет на пристани в Реги-равоне и не тронется с места без моего разрешения. Иначе я найду способ с тобой разделаться!

До Ефремова с трудом доходил смысл его слов...

Домой он вернулся поздно, разбитый, и, ни с кем не разговаривая, лег в постель.

ЧТО ДЕЛАТЬ

Ефремова сразу заметила, что с мужем творится неладное. Утром она выбрала время и, прежде чем собраться на работу, заставила рассказать, что случилось.

На протяжении всей их совместной жизни хозяйкой в доме была она. К мужу она относилась, как к ребенку, покровительственно, и он не прекословил ей, делал все, что она требует.

На этот раз ей не сразу удалось расшевелить его. Измученный бессонной ночью, плохо соображая, вначале он упрямо молчал.

Она подсела к мужу, положила полные руки на стол.

— Ну, так что же с тобой?

Вначале неохотно, но все больше откровенничая, он взволнованно передал ей вчерашний разговор с Горским.

Лицо ее суровело с каждым его словом. Когда он замолчал, она потребовала, чтобы он немедленно сообщил об этом пограничникам. До сих пор она ничего не имела против Горского. Правда, была удивлена упорному стремлению капитана «Медузы» завязать дружбу с ее мужем.

Ефремов не знал, что делать.

— Но, может быть, я действительно проболтался ему?

Она вскипела:

— Что ты мог наболтать?.. Или у тебя совесть была нечиста в лагере?

— Что ты, что ты! — даже испугался он.