Паром

Гляжу я на политиков в тоске.
Все на одной на шахматной доске.
Здесь шахматы, и домино, и шашки.
По фляжке в день и никакой поблажки.
Для равенства, а также из расчета:
Не отрываться от народа. То-то!

Здесь офицер. Он мигом, автоматом
Поставит мат или покроет матом.
Здесь кони ржут. Здесь дамы рвутся в дамки.
Здесь умники в цейтноте или в лямке.
Здесь славят будущее словом иль плакатом.
Но «с Новым годом» говорят, как «с новым гадом».

Здесь нет стыда. Услуги за услуги.
Здесь лишь ораторы краснеют от натуги.
Здесь голосуют громко, чтоб отныне
Не слышать вопиющего в пустыне.
(К законам физики еще один причисли:
Чем больше голосов, тем меньше мысли.)

Здесь можно все. Но невозможна личность.
Здесь личность — это, вроде, неприличность.
Здесь понимается без всяких аллегорий.
Что ад и рай — тюрьма и санаторий.
Здесь нет свидетелей разбоя и дележки.
А небо? Небо — средство для бомбежки.

…Терпеньем переполненная чаша.
Хоть и неясно — Бога или наша?

Здесь белый с черным интригует заодно.
Хоть сам прихлопнут фишкой домино.
Здесь на трибуне депутат, как на ладье.
Бичует бич, бичом грозя судье.
Перекликаются враждебные ферзи
Для конспирации на языке фарси.

Здесь патриот, что, впрочем, не впервые.
Мысль удлинил за счет длины России.
А либерал как раз наоборот:
За счет всемирности дает ей укорот.
Как следствие — туманную всемирность
Еще туманней делает настырность.

Здесь Юг велит водою подмываться.
А Север что? Бумажкой подтираться.
Мир от войны почти на волоске.
Переполох на шахматной доске.
Спасут, быть может, Запад и Восток:
Две крайности — наждак и кипяток.

А некто (кто?!) с бутылкой минералки
Не видит в этих играх аморалки.
Без пафоса, перебирая четки.
План хаоса обдумывает четкий.

Лермонтов

Почти благодарный услуге.
Быть может, шепнув: — Не тяни…
Усталый от муки и скуки.
Он рухнул, как пахарь в тени.

Над этим обрывом клыкастым
Покой наконец он обрел.
Раскинувши руки, распластан,
Как в небе распластан орел.

Тело и мысль

Величие духа мы славим обычно,
Но жертвенность тела, пожалуй, первична.

Кормили из ложечки старого Канта.
В предсмертное детство впадал старикан-то.

Как странно: в полнеба огромные мысли,
А руки бессильно вдоль тела повисли.

Бессильно повисли, а раньше, бывало.
Сводили с размаху кремень и кресало.

Бессмертные мысли под куполом тверди.
А бедное тело готовится к смерти.

К чему же тогда светоносные мысли?
Чтоб люди людей в темноте не загрызли.

Философ